Раннее утро.
День только просыпался, а светило вовсю начинало жарить нам спину.
Солнечный свет был для нас радостью. Он был щедр к оживающей земле и огромен. Даже мешал видеть, застилая пространство. Ослепительное свечение яркого солнца озаряло божий мир и обливало золотыми лучами всё живое в нём, которое только начинало пробуждаться, радоваться новому времени и дню под мирным небом.
Всё ликовало и сияло от предвкушения жизни. Птицы небесные, лесная живность, люди праздновали и наслаждались новой вехой в своей истории.
Как раз по направлению нашего движения, на западе находилось фашистское логово Берлин. Но до него было неслыханно далеко. А мы шли в штаб полка, что был от нас в паре километров.
Вчера под вечер, вручая пакет, вестовой подмигнул и по секрету сообщил, что нас ждёт приятный сюрприз. При этом похлопал растопыренной пятернёй по своей груди. Весело звякнула парочка его медалей.
Умел, умел прихвастнуть, шельма.
Старшие офицеры просто так не приглашают. Это мы давно усвоили. Только на взбучку, или на «вздрючку». Не регулярно, но случались и другие поводы.
Но, в любом случае, вид мы должны были иметь соответствующий победоносному настроению. Праздничный.
Тем более, что для младшего офицера прибытие с докладом к командиру являлось честью.
Белые воротнички, затянутая портупея, блеск на сапогах, радость в глазах, здоровье в молодом теле! Что ещё боевому офицеру для полного счастья надобно?
Ну, никак не спрятать было и улыбку на лице.
Наши глаза светились радостью и торжеством. В душе поселились беспечалие и ликование. Налицо было праздничное настроение.
Я это по себе чувствовал. Со всем миром был готов поделиться благодатью.
Но, всё равно, в лесу было потрясающе хорошо!
Не просто лес, а солнце, голубое весеннее небо и облака на нём, деревья и трава, да что там, вся природа и весь мир улыбались только в нашу сторону.
Казалось, и птицы поют по-особому в нашу честь.
И деревья под ласковыми порывами ветра нагибаются и наклоняют свои зелёные веточки не так, как вчера.
А в самой душе присутствовало божественное ощущение полёта.
Всё существо наполняла радость.
Как никогда захлёстывало блаженство реально осязаемой жизнью.
Настроение было великолепным!
Хотелось только одного, чтобы это воздушное, хрупкое благополучие и счастье не покидало никогда.
Не то что я знал, а просто был уверен, что жить предстояло вечно, и весь мир принадлежал только нам.
Лишь бы не оступиться и случайно не сделать неловкий шаг в сторону.
Не сорваться бы в штопор мерцающей бездны, которая может стать для нас блаженной вечностью.
А, между прочим, мой взводный, Эдуард Лиханов был очень умным парнем. Русоголовым и с зелёными большими глазами. Он даже немножко «шпрехал» на немецком. Правда, иногда, заглядывая в словарь.
Его призвали с 3-го курса Уральского политехнического института. Да он особо и не заморачивался по этому поводу. Он же понимал, что закончится война, и он, уважаемый фронтовик, с лёгкостью доучится в гражданском вузе. Станет уже не каким-то там бухгалтером-счетоводом, как до войны, а настоящим инженером-экономистом. По этому поводу он много не рассусоливал.
На личном фронте у него тоже всё было хорошо.
Папаша, профессор, хозяйничал в том же институте.
Мамаша была какой-то важной шишкой от наркомата по месту жительства.
Ну, и невеста не хухры-мухры божий одуванчик, а училка немецкого языка в средней школе.
Короче, домашняя жизнь его была прямой завистью для обыкновенного солдата.
Но Эдик не кобенился и не важничал. Он своё гражданское счастье объяснял очень просто.
Чтобы для любой дурной головы было доходчиво и понятно
– Всё, что есть у меня личное, это моё достояние.
Оно или есть, либо его нет вовсе.
Чуть-чуть его просто не бывает.
Его нельзя купить или продать.
Его нельзя делить по частям, ведь это моё личное владение.
Его можно только преумножать, например детьми.
Или разрушить до основания в связи со смертью, например.
Но, в любом случае, на веки вечные, это моё самое дорогое и сокровенное достояние.
Его можно иметь или… нюхать кукиш, – и показывал страдающим любопытством смачную фигу.
К нему о его личном вопросе, больше не приставали.
Другое дело, солдатская служба. Здесь у него всё было гораздо сложнее.
Не так-то просто ладить и «наводить мосты» с самыми разномастными личностями, объединёнными по принципу «занавешенных глаз» и «закрытых ушей».
В его взводе были люди разных возрастов, конфессий, социального статуса и, даже, четыре лошади.
Особые хлопоты ему доставлял Максимка Данилов. Парень был «оторви да выбрось». Бывший беспризорник из Сардана, что под Можгой в Удмуртии.
По всему было видно, что на гржданке он верховодил местной шпаной.
Вокруг бойца Данилова всегда происходили какие-либо происшествия.
Он, как пуп земли, притягивал на свою ж… пу приключения.
Однажды на марше пьяный комполка, восседавший на чёрном, лоснящемся от сытости коне сделал солдатам замечание, что идут на марше уныло, без искорки в глазах
