Такова была неокрепшая весна на севере Эскалота: на смену снегам пришли нескончаемые дожди. Мир размывало, как неудавшийся акварельный рисунок. Цвета смешивались, превращались в застиранный, невнятный оттенок – то ли бурый, то ли серый, то ли хаки. Траншеи были забиты людьми, ящиками, мешками, вещами. Командиры требовали соблюдения порядка, но дожди шли уже вторую неделю. Изнуренные солдаты чинили окопы, копали и черпали воду. Юноша, слишком молодой для звания старшего лейтенанта, шел сквозь траншеи. Вода падала с неба и пробиралась всюду: в волосы и уши, в ткань шинели и под нее, на сапоги и в сапоги, в кружку с остывшим опротивевшим чаем, в скользкую, вязкую землю и в мораль продрогшего 12-го пехотного полка армии Его Величества. Казалось, будто ливень шел во всем мире, и он все вокруг делал тяжелее: и шинель, и сапоги, и любую задачу, и жизнь. Приказов было меньше, чем требовалось для того, чтобы согреться. Безделье хуже тяжелой работы, особенно, когда некуда деться от воды и приютиться. Спать долго было невозможно. Лейтенант старался не всматриваться в лица: они сейчас все были похожи между собой больше, чем положено иметь сходство мужчинам одной нации. Веки опухшие, вывесившие под собой отеки, словно белые флаги слабости, малиновые пятна на шмыгающих носах, трясущиеся потрескавшиеся губы. За маской простоя и усталости не удавалось различить ничьих эмоций, так изъяны обезличили парней в единообразной мокрой форме. Глаза у многих слезились. Слишком много воды, стылого воздуха, густых темных туч. Вечный ненастный вечер. Офицеры сновали туда-сюда вдоль недостроенной сапы – видимость деятельности, возможность размяться и обязанность. Первые дни затишья солдаты, ни да, ни нет, суетились, если не из энтузиазма, то от волнующей непривычной тишины. Мир все еще издавал звуки, но после умолкнувших артобстрелов он словно бы онемел. Все в окопах стали говорить тише, будто вражеские шпионы могли подслушать их шутки и рассказы о доме. О доме сейчас важнее всего было не думать, иначе глаза начинали слезиться еще сильнее. Рассказы о доме и шутки. Очень тупые шутки, – как думал о них старший лейтенант. Они казались ему не смешными, и поначалу он улыбался из вежливости. А потом шли месяцы, и сальные анекдоты смогли его рассмешить, и он гоготал непривычным для себя осипшим голосом. Они стали очень смешными, но вряд ли за прошедшее время солдаты научились шутить лучше.
Четыре версты до вражеских позиций лежали вовсе не перемирием, а невысказанными приказами. Все их ждали. Когда старший лейтенант прошел мимо троицы солдат, бредущих на пост, заметил, что парни вздохнули, а один из них, самый младший, будто бы поклонился. Поклон не был воинским приветствием. А старший лейтенант не был королевской крови. Но все же боец почтительно склонил голову. Надо было идти дальше. За плотной завесой дождя виднелись мрачные холмы – траурные подолы далеких гор. Командир остановился и посмотрел вдаль: не то всполох брызнул светом на горизонте, не то воображение разыгралось. В небе прогремело. Он ускорил шаг, и пока шел, стихия куражилась, проливая, грохоча, сверкая. Вспышки с треском врезались в землю, но то была не вражеская артиллерия. В холмы яростно били молнии, и были те молнии золотыми. Старший лейтенант остановился и, зачарованный, смотрел, как сбывается пророчество. Он был уверен, каждый сейчас смотрит на испещренное янтарными венами небо. Какое дивное, грозное зрелище.
У блиндажей собрался едва ли не весь полк. Так не положено, но ведь там наверху полыхают предвещенные золотые молнии. Что возьмешь с уставших людей, когда им раздают обещанное? Лейтенант юркнул за поворот. Сложно было оставаться незаметным, когда вспышки прекратились.
– Илия! – окликнул голос. – Илия, да постой ты!
Старший лейтенант ускорился. Но голос и человек, говоривший им, нагнал его:
– Илия, не убегай! Ты же в штаб?
– Теперь – да, Тристан, – Илия обернулся к товарищу. Бледный, худой юноша, ровесник самого старшего лейтенанта. Они были почти одного роста, и оттого разница в их внешности была словно бы нарочной. Светловолосый, зеленоглазый Илия отражался в друге, как ясное полуденное солнце в темном озере. А Тристан Трувер с его темно-карими глазами под наморщенными бровями сиял в лучах Илии. Он взял Тристана за плечо и повел в сторону штаба. – Идем со мной.
Тот остановился и помотал головой.
– Меня там не ждут. Только тебя.
– Тогда я все расскажу тебе после.
Рука Илии соскользнула с плеча, полезла в карман, достала лавандовые леденцы и подала горстку Тристану. Тот улыбнулся, протянул ладонь навстречу. Илия был неразговорчив, слов он знал много, но произносил их теперь редко. Илия разжал кулак, высыпал конфеты. Он так прощался, и ему нечего было оставить, кроме сладостей, таких редких на фронте. Никто не знал, когда случится их следующая встреча. Тристан вернулся к остальным бойцам. Едва Илия покинул окопы и двинулся в сторону лагеря, как его вновь позвали.
