Мы с Андрюхой лежим в траве за машинным двором и смотрим на облака. Кайф. Последний кайф лета перед скучищей учебы и повседневности. Когда Гриша – алкаш, к которому нас определили на машинный двор – зовет нас, притворяемся, что не слышим. Пошел он в жопу вместе со сраным государством, которое загнало нас, студентов, в мудацкий колхоз в какой-то дыре, где делать нечего и в магазине пусто.
Шесть часов. Рабочий день кончился, и мы идем за бухлом к бабке Вере-самогонщице. Покупаем у нее две бутылки, потом буханку хлеба в магазине. Там кроме хлеба есть только мука, соль, спички и крупы. Молоко завозят раз в неделю, а всего остального не бывает вообще, нужно в район ехать. Стакан у нас есть: Андрюха спиздил его в столовой.
Бухаем за деревней. Погода хорошая, не холодно. Сидим, прислонившись к стогу сена. В стогу что-то шуршит, наверное, крысы, ну и хуй на них.
Над полем заходит солнце, освещая панораму – ржавые силосные башни, сгнившие коровники и убогие покосившиеся дома. И скелеты комбайнов на машинном дворе. И дом председателя, двухэтажный, с балконом. А сам председатель сейчас стоит возле своего УАЗа и болтает с двумя местными блядюгами, одна слегка горбатая, а вторая – ничего, работает в правлении секретаршей. Потом они уходят, а председатель садится в машину и куда-то сваливает.
– Перестройка, не перестройка – все однохуйственно: кругом только херня и блядство, – говорит Андрюха. Он любит пиздеть про всякую политику, а я все это слушаю, но политика мне до жопы.
– Люди в таких вот задроченных колхозах всегда в жопе будут, понимаешь? – он смотрит на меня.
– Да, понимаю. Ну и пусть, мне их не жалко, сами козлы.
Самогонка, хоть и сивая, как малофья, дает в голову.
Блядь, хоть бы сала какого, а то хлеб – ну что это за закуска? – говорю я.
– Где ты сало возьмешь, будешь, что ли, в каждый дом соваться – продайте сало? А в столовую идти – ебал я в рот. От этой жратвы меня уже тошнит. Пошли в клуб на дискотеку. Утром пацаны говорили, что сегодня, в клубе дискотека.
– Какая хуй дискотека? Для кого? Я тут вообще никого еще не видел, кроме этих двух блядей и Васи-мудака.
Вася – здешний герой. Старый уже мужик – лет, может быть, двадцать восемь или тридцать, ходит по вечерам, прибарахлившись, – в туфлях года семьдесят пятого, на каблуках, и в наглаженных брюках – с двойными «стрелками». К нашим бабам цеплялся, но они его послали на хер.
Конец ознакомительного фрагмента.
