Поезд уныло выстукивал последний час пути, разрывая своим массивным телом застывшее зимнее подмосковное утро, неся отлучавшихся москвичей и будущих гостей столицы навстречу цели их путешествия. Несмотря на ранее утро, вагон уже давно ожил, проводница разбудила всех за полтора часа до санитарной зоны. Уже почти разбрелась очередь в и без того узком вагонном коридоре из людей в тренировочных костюмах, с полотенцами, висящими, как шарфы, на шеях, умывальными принадлежностями в руках и помятыми сонными лицами. Причем некоторые, не обременявшие себя с вечера изрядной долей алкоголя, умудрились встать еще раньше, умыться, набрать кипятку из титана и теперь пили чай, разглядывая в проем открытый двери последних жаждущих умыться. Далее шуршание и щелчки дверей купе, переодевание в «цивильное», сдача постельного белья проводнице и получение квитанций командировочными. Разбуженные дети еще не пришли в себя от прерванных сновидений и ведут себя как-то непривычно тихо и так покорно и молчаливо разрешают родителям накормить себя. Хлопает дверь тамбура, выпуская страдающих от утреннего никотинового голода и впуская уже довольных, но изрядно замерзших курильщиков. Уродливые грязные рулеты завернутых в матрасы подушек уже закинуты на верхние полки, и пассажиры, сидя на нижних полках, молча, поедают припасенную на утро снедь на неудобном столике купе. Все поминутно смотрят на часы на запястьях и экранах мобильных телефонов. Последние минуты тянутся особенно медленно, и каждый пытается придумать себя занятие: кто проверяет наличие "на месте" документов, кто в очередной раз читает бумажку с адресом места назначения, кто скрупулезно изучает схему метрополитена, водя пальцем по разноцветным ногам этого красочного паука.
Я вышел в коридор, встал у окна, отдернул занавеску и стал вглядываться в унылый серый и однотипный пейзаж за окном. Мимо проплывали какие-то небольшие пригородные станции, на перронах которых стояли люди, кутаясь в одежды и выдыхая белые клубы пара. Пятиэтажки, стоящие вдоль железной дороги, уныло смотрели в темень раннего утра прямоугольными глазами окон, машины вгрызались ближним светом в сереющую полосу дороги. Неестественно улыбающиеся белозубые люди на хорошо подсвеченном рекламном щите призывали купить что-то очень выгодно и прямо сейчас. Странно, точно такой же щит, с тем же человеком я видел и дома, различие только в адресе места, где вас с таким нетерпением ждут. В общем, дурят везде одинаково, причем одни и те же, только дураки разные. Потом за окном проплыли какой-то местный стадион, лоскутное одеяло гаражных крыш и труба котельной неопределенного цвета, от которой тянулись серые клубы то ли дыма, то ли пара…
Я смотрел в окно абсолютно отрешенным взглядом, и сигналы, которые посылали глаза в мой мозг, складывались в последнем без разбора и анализа. А в голове тем временем билась, как бабочка в стекло, одна единственная мысль, мысль, которая не давала мне долго уснуть ночью, заставляя крутиться и сползать со своей верхней полки вместе с матрасом. Я то включал свет и хватался за книгу, то выключал и снова пытался забыться сном. А мысль вот какая: я не мог понять или осознать, что уезжаю в Москву НАВСЕГДА! Даже не так. Я не мог понять, что уезжаю из своего города НАВСЕГДА, то есть все, что я пережил в этом городе, все что осталось в нем теперь – лишь история, причем история законченная. А знание улиц, проспектов и площадей, парков и маршрутов транспорта родного города теперь, как и любая другая бесполезная информация, может пригодится только при разгадывании каких-то кроссвордов в метро. И хотя говор, выдающий во мне жителя конкретного региона, еще некоторое время будет обращать внимание окружающих, все равно нити, связывающие меня с этим местом, разорвутся, и сейчас, стоя в поезде у замерзшего окна вагона, я уже слышу их непрерывный треск.
Мобильные телефоны завизжали разнообразными по сложности и громкости мелодиями, и однотипная информация о номере вагона, предположительном времени прибытия, названии гостиницы и планируемом сроке пребывания полилась по вагону, разносимая полусотней голосов, перекрикивающих друг друга.
– … Да, где-то через полчаса. Все, давай, поцелуй Кольку от меня. Вечером позвоню…
– … Так они бронь подтвердили?… Нет?… А что говорят?… Ну, и куда мне теперь прикажете?…
– … Да, да, четвертый вагон… Где-то минут через двадцать… Еще раз, в чем одеты?…
и т.д.
А я телефон даже не включил. А зачем? Я обо всем договорился заранее. Сначала к родственникам на Калужскую, брошу вещи, позвоню риэлтерам. Поедем посмотрим квартиру, и, хотя удаленно все вопросы мы уже обсудили, цены согласовали, поеду без вещей, чтобы, если вдруг что, потом не шататься с сумками от варианта к варианту. Позвоню домой, как выйду на перрон, тогда и включу. Домой… А что сейчас «домой»? Со старым я вроде простился, а нового пока не приобрел. Можно сказать, что дом – это там, где ждут и рады, куда всегда можно вернуться. Туда я и буду звонить, туда, где за меня волнуются, туда, откуда я так решительно отрываюсь.
Москва встретила суматошным движением машин, точнее, светом их фар, в хитросплетениях дорог и мостов, яркими огнями магазинов, ларьков и казино. Все это проплывало за окном нашего вагона и казалось каким-то нереальным, кадром из плохо поставленного кино, которое смотришь, а себя в происходящем не видишь и ощущаешь только по эту сторону экрана.