ЛИЦА РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ:
ФЕДР И СОКРАТ.
Сокр. А, любезный Федр! куда и откуда[1]?
Федр. От Лизиаса Кефалова[2], Сократ; иду прогуляться за городскою стеною: ведь провел у него все время, с самого утра. А по дорогам прогуливаюсь потому, что исполняю предписание моего и твоего друга Акумена[3]: он говорит, что прогулка там не столь утомительна, как в дромах[4].
Сокр. Акумен говорит хорошо, друг мой. Так Лизиас уже в городе?
Федр. Да, у Эпикрата[5], в том доме Морихиаса[6], что подле олимпийского храма.
Сокр. Чем же вы тан занимались? Уж, конечно, Лизиас угощал вас речами.
Федр. Узнаешь, если имеешь досуг идти и слушать пеня.
Сокр. Как? разве ты думаешь, что для меня, говоря словами Пиндара[7], не выше и самого недосуга слушать о твоей и Лизиасовой беседе?
Федр. Так или же.
Сокр. Лишь бы говорил.
Федр. Изволь, Сократ. Да к тебе таки и идет послушать[8]; потому что предмет вашей беседы, не знаю как-то, случился любовный. Лизиас, видишь, написал, каким образом одного красавца сманивал человек, в него не влюбленный. Но хитрость-то именно в следующем: он говорит, что должно быть благосклонным более к тому, кто не любит, нежели к тому, кто любит.
Сокр. О благороднейший человек! если бы он еще написал, что лучше быть благосклонным к бедному, чем к богатому, лучше к старику, чем к молодому, и так о всем, что выгодно для йена и для многих из нас! Подобные речи как были бы любезны и полезны народу[9]! Теперь у меня такая охота слушать, что если бы ты свою прогулку сделал даже к Мегаре и, дошедши до ее стены, по совету Иродика[10], предпринял обратный путь, то и тогда я не отстал бы от тебя.
Федр. Что ты это говоришь, почтеннейший Сократ? Могу ли я, человек простой, по надлежащему припомнить все, что Лизиас, превосходнейший из нынешних писателей, сочинял долго и на досуге? Куда уж мне! хотя, конечно, я более хотел бы этого, чем большего богатства.
Сокр. О Федр! если я не знаю Федра, то забыл и себя: но нет; – ни то, ни другое. Мне очень хорошо известно, что, слушая речь Лизиаса, он слушал ее не один раз, но приказывал повторять себе многократно, и Лизиас охотно повиновался. Ему и этого было мало: наконец он взял свиток, пересмотрел все, что особенно хотел, просидел над этою работою с самого утра и потом, клянусь собакою, изучив на память все сочинение, если только оно не слишком длинно, и утомившись, как мне кажется, пошел прогуляться. Пошел он за городскую стену, чтобы предаться размышлению, но встретился с человеком, который страдает недугом слушания речей, увидел его, – увидел и, обрадовавшись, что найдет в нем такого же восторженника, приказал ему идти с собою. Когда же этот любитель речей стал просить его пересказать слышанное, – он начал жеманиться[11], как будто бы ему не хотелось; а кончил бы тем, что пересказал бы и насильно, если бы не слушали его по доброй воде. Итак, сделай теперь, Федр, по моей просьбе то, что весьма скоро сделаешь ты и без просьбы.
Федр. Для меня и в самом деде гораздо лучше пересказать тебе, как могу; и ты, кажется, не оставишь меня, пока я как-нибудь не кончу своего рассказа.
Сокр. Да и очень справедливо тебе кажется.
Федр. Я так и сделаю. Но ведь слова-то, в самом деле, Сократ, я всего менее заучил; а мысли о том, какие преимущества на стороне влюбленного и невлюбленного, заметил почти все и, начиная с первой, в общих чертах и по порядку изложу тебе каждую.
Сокр. Покажи наперед, любезный, что ты там держишь в левой-то руке, под плащом. Я догадываюсь, что это то и есть у тебя та самая речь. А если так, то вот какое имей о мне понятие: сколько я ни люблю тебя, но не допущу, чтобы ты учил меня и в присутствии Лизиаса. Ну-ка покажи.
Федр. Перестань[12], Сократ. Ты лишаешь меня надежды испробовать над тобою свои силы. Но где же нам расположиться для чтения?
Сокр. Повернем сюда и пойдем по берегу Илисса[13], а потом сядем себе в тиши, где понравится.
Федр. Кстати, кажется, случилось, что я босиком[14]: – ты-то уж всегда так. Освежая ноги водою, мы будем идти с большею легкостью и приятностью, особенно в это время дня и года.
Сокр. или же вперед и смотри, где нам сесть.
Федр. Видишь ли тот высокий явор?
Сокр. Так что ж?
Федр. Под ним есть тень и легкий ветерок; на той мураве мы можем сесть, а если захотим, то и лечь.
Сокр. Ступай же.
Федр. Скажи мне, Сократ, не здесь ли то место на Илиссе, с которого, говорят, Борей похитил Орифию[15]?
Сокр. Да, говорят.
Федр. Так неужели здесь? Воды действительно приятны, чисты и прозрачны; только что девицам резвиться в них.
Сокр. Не здесь, а ниже, – стадии две или три не доходя до храма Агреи[16]. Там, кажется, есть и жертвенник Борею.
Федр. Что-то не заметил. Но скажи, ради Зевса, Сократ, думаешь ли ты, что это предание справедливо?
Сокр. Не было бы странно, если бы я, подобно людям мудрым[17] и не верил ему. Умствуя, как они, я сказал бы, что Борей был ветер, который, когда Орифия резвилась с Фармакеею[18]на ближних скалах, низверг ее оттуда. Это-то и подало повод говорить, что покойница увлечена Бореем, – иначе, с Марсова холма[19]; ведь рассказывают и так, что он похитил ее не отсюда, а оттуда. Я думаю, Федр, что для подобных детских сказок(χαρίεντα)нужен человек очень сильный, трудолюбивый и не слишком избалованный счастьем, – по той единственно причине, что кроме сего, ему надобно еще трудиться над исправлением вида иппокентавров, потом химер, за которыми нахлынет целая стая горгон, пегасов и других необыкновенных природ, ужасающих своим множеством и своею уродливостью. Если бы неверующий, пользуясь какою-то дивою мудростью
