Фанфарон и Ада
Фанфарониада
История эта случилась на Урале, в небольшом пригородном поселке.
Когда они наконец развелись, Ада смело привела в дом нового сожителя. Получилось забавно: в одной комнате жили Ада с Кириллом, а в другой – бывший муж Захар с сыном.
Захар давно потерял работу, ничего нового найти не мог да и не особенно к этому стремился, в основном он долго и нудно рассуждал о превратностях судьбы. Слушателем его чаще всего был он сам или сын Егорка, который беззаветно любил отца, любил, конечно, и мать, а вот нового ее сожителя ненавидел.
Егорка был молчун, мать – хохотушка, а отец – безработный философ-любитель, который мог вести обличительные речи на любые темы, в любом направлении и с самыми неожиданными заключениями.
Кирилл с Адой уходили на работу, Егорка – в школу, а Захар (делать нечего) принимался опустошать холодильник. Еды своей у него не было, но это Захара не смущало: «Жирные коты, ведущие безнравственную половую жизнь на глазах у сына и у бывшего мужа, не должны еще больше жиреть рядом с голодным пролетарием». Жирные коты – это, конечно, Ада с Кириллом, а голодный пролетарий – это, разумеется, Захар.
Не один раз новый сожитель заставал Захара врасплох за этим занятием, грозился, ругался, но с Захара всё как с гуся вода.
Если это случалось при Аде, она просто весело хохотала, приговаривая:
– Кирюша, мы должны делиться своим счастьем! – на что Кирилл резонно замечал:
– Счастье – это одно, а еда – совсем другое.
– А он у тебя тоже философ, – вставлял словцо и Захар. – А в философии главное – не превратить мысль в полную себе противоположность.
– Чего-чего? – удивлялся Кирилл.
– А то, что как пожалеешь – тут же и потеряешь, а кто потеряет – тот больше никогда не найдет.
– Вот ты и потерял свою жену! – заключил усмешливо Кирилл.
– Я потерял, ты – нашел, это одно и то же. Не для нас с тобой, а для Ады. Пусть хоть она будет счастлива рядом с нами!
– Особенно рядом с тобой! – смеялась Ада, на что Кирилл только угрожающе хмурился.
Но это все цветочки.
Однажды Захар переборщил, не только опустошил холодильник, но и всю раковину завалил объедками и грязной посудой; обычно вечером всю эту посуду терпеливо мыла Ада, как бы даже ласково улыбаясь: надо же, какой прожорливый ее бывший муж, чем меньше работает – тем больше ест, бедолага. Но тут получилось так, что в обеденный перерыв вернулся домой Кирилл, в холодильнике – пусто, в раковине – гора посуды, а Захар лежит на диване – разговаривает сам с собой об обычных превратностях судьбы.
Кирилл медленно подошел к Захару и, не говоря ни слова, приподнял его над диваном и поставил на пол.
– Слушай, ты! если еще! хоть раз! залезешь в холодильник, – убью!
И, чтоб Захар действительно уяснил эту мысль, Кирилл дважды ударил Захара – слева направо и справа налево. Не кулаком, конечно, нет; если б кулаком – худо было бы, а так, ладонью, вроде как слегка постращал Захара.
На это Захар смело заявил:
– Был, есть и буду Ваш неубиваемый поклонник. Поклонник семейного счастья! Но и жить голодным тоже не могу. Тебе что, куска насущного хлеба жалко?!
Тут надо сказать: Захар был небольшого роста, несуразный, кургузый, с брюшком, а Кирилл выдался под два метра, статный, красивый, с кулаками – кувалдами, которыми, правда, никогда не злоупотреблял.
Но тут, кажется, был особый случай.
Кирилл покраснел, как рак, от философски – наглого вопроса Захара, не сдержался и самым прямым образом заехал Захару в зубы.
Именно в этот момент (именно в этот) открылась входная дверь: вернулся из школы Егорка. Он успел увидеть и услышать этот удар, а кроме того – два передних зуба не только вылетели у Захара, но и полетели в сторону Егорки, и один зуб даже поцарапал правую щеку пацана (кровь еще долго не засыхала на его лице).
Егорка пулей подскочил к Кириллу и крепенькими своими кулаками стал бить его куда попало: в грудь, в живот, в пах (но что эти удары для Кирилла?!), приговаривая:
– Сволочь! Скотина! Подлец! Мерзавец! Ненавижу, ненавижу! Не-на-ви-жу!
С тех пор Захар слегка шепелявил, когда произносил свои обличительные и философские речи, а в тот момент, отплевываясь кровью в платок, глубокомысленно заключил:
– Кто ничего не уяснил – тот ничего не понял. И зачем такие люди живут на Земле, а, Кирюша? Оглянись во гневе – что ты видишь?! Война любящих людей и война ненавидящих людей, – две войны как суть смысла жизни. А смысл-то жизни – в ее безумности. Это ты еще раз подтвердил, дорогой Кирюша!
К вечеру Захар с сыном собрались на Красную Горку – маленькая такая деревушка в нескольких километрах от поселка. Там с незапамятных времен жила мать Захара, Антонина Ивановна. Деревенские, правда, звали ее просто Тошей; так и прикрепилось: Тоша да Тоша.
Тоша жила одна, но не одиноко. Не скучала, не тосковала, не убивалась, что сын у нее – непутевый; да она его таковым и не считала. Она твердо знала: любой сын у любой матери – это ее гордость. По-другому и думать нельзя. Никто не знал душу Захара, а она знала: сумасброд, конечно, басурман, да ведь он додумался, дочитался в разных книгах, что главное – не то, как ты живешь, а то, как ты к жизни относишься. Вот, к примеру, как она сама живет? Бедно, худо живет. А она счастлива. И этому счастью научил Тошу ее непутевый сын. Такой парадокс.
