Звук звонкой пощёчины эхом разнёсся по цветущему саду, залитому летним заходящим солнцем.
Хрупкий ребёнок, не устояв на ногах, повалился на землю. От уголка рта к подбородку устремилась тоненькая струйка крови. Насыщенно-изумрудные глаза осуждающе сверкнули из-под нахмуренных бровей.
– Не смотри на меня так! – вскричала женщина и спрятала за своей спиной старшего мальчика, в недоумении следившего за происходящим. – Не смей приближаться к моему сыну!
– Люфемия?! – к ним спешил коренастый мужчина. Он был встревожен и смотрел на женщину со смесью сочувствия и осуждения. Но едва лишь его взгляд опустился на маленького хрупкого мальчика, лежавшего посреди садовой дорожки, как глаза наполнились болью.
– Что ты делаешь, Люфемия? – мужчина склонился над ребёнком и помог ему подняться.
Мальчик был худощав и бледен, искривлённая спина заставляла его сутулиться, будто преклоняясь перед каждым. Взгляд изумрудных глаз угас, невинное личико исказила гримаса боли и обиды.
– Этот выродок, – вскричала Люфемия, брызжа слюной, – снова приблизился к нашему Лаурелиусу. Я просила тебя избавиться от него, но ты вбил себе в голову, будто этот уродец – наш покойный сын! Фабиэль, я повторяю, он опасен! Это не может быть Диалеем! Это убило нашего Диалея!..
– Люфемия, дорогая, – нежно проговорил мужчина, вставая между мальчиком и женщиной, в то время как другой ребёнок, постарше, растерянно переводил взгляд с матери на отца, а потом на зеленоглазого брата. – Ты переутомилась. Тебе нужно отдохнуть, любовь моя.
– Нет! Ты не слышишь меня! – продолжала кричать женщина, её серые глаза помутнели, и, казалось, вот-вот выпадут из орбит. – Этот паршивец должен убраться из нашего дома! И никогда больше не приближаться к нашему сыну! Тебе было мало Диалея?! Теперь ты рискуешь и Лаурелиусом?! – продолжала фанатично кричать она.
– Люфемия, дорогая, что же ты такое говоришь? – в бессилии мужчина взял её за плечи и внимательно всмотрелся в тёмно-серые глаза. Взгляд женщины был рассеян, зрачки расширены, а дыхание учащено.
– Фабиэль, – взмолилась она, обезумевшим взглядом уставившись на мужа, – он убил нашего мальчика! Он убил Диалея! Ты должен избавиться от него, иначе он доберётся и до Лаурелиуса!
Жестом мужчина подозвал служанку.
– Тебе нужно отдохнуть, дорогая, – с нежностью и заботой, произнёс Фабиэль и передал её пожилой женщине.
Люфемия ещё долго кричала о том, что нужно поскорее избавиться от уродца, ублюдка и дьявольского отродья, который хочет убить их оставшегося ребёнка. Женщина с силой сжимала руку старшего сына, так что мальчик плакал от боли и страха, но она этого не замечала, в то время как пожилая служанка вела её к стенам огромного особняка.
Между тем Фабиэль с болью в груди повернулся к зеленоглазому мальчику и, опустившись перед ним на одно колено, виновато заглянул в наполненное обидой и болью детское лицо.
– Не держи зла на свою мать, – тихо и с нежностью произнёс он, – она не здорова. Скоро всё наладится. Поверь, она очень любит тебя, Диалей.
Мальчик опустил глаза и согласно кивнул.
Но потом его словно молнией поразило. Резко развернувшись, ребёнок устремил взгляд далеко за пределы сада, там, за кованой оградой, в полумраке приближающихся сумерек, среди деревьев густого леса, окружавшего старинный особняк, блеснули два кроваво-красных глаза.
Пробуждение было столь же внезапным, как и сновидение, настигшее Диалея.
В кабинете царила тьма и тишина. Время от времени в распахнутое окно заглядывал луч прожектора, неспешно освещавшего территорию снаружи, а затем всё снова погружалось во мрак.
От недолгого сна в неудобной позе спина затекла и теперь причиняла дискомфорт, к которому, впрочем, Диалей успел привыкнуть.
С трудом выпрямившись, молодой человек поднялся из-за стола и, опираясь на трость с серебряным наконечником в виде соколиной головы, с отбитым клювом, принялся ходить по просторному кабинету. Спину ломило так, что каждый шаг отдавался дикой болью в пояснице, которую затем рикошетило в левое колено, вынуждая хромать.
Диалей прошёл несколько кругов вокруг стола и остановился в центре кабинета. Его по-прежнему била мелкая дрожь, а перед глазами стоял образ, который видел всякий раз, стоило только погрузиться в сон: – прекрасная девушка на его руках, смотрела на него сквозь безжизненное стекло изумрудных глаз.
Взяв себя в руки и отерев пот со лба, молодой человек стукнул тростью об пол, желая прогнать видение.
Светлые волосы, которые он обычно собирал в небрежный хвост на затылке, растрепались, обрамляя бледное худощавое, совсем ещё молодое лицо, с чуть длинным, острым, как у птицы, носом. Это не являлось его стилем, это была откровенная небрежность. Всё в его образе было следствием его небрежности: несвежая рубашка, приобретшая сероватый оттенок, с закатанными по локоть рукавами; помятые брюки и жилетка, с парой ручек в грудном кармане. И только сбитые носки туфель оправдывали его недуг.
Когда в очередной раз луч прожектора заглянул в распахнутое окно, мужчина зажмурился от яркого света, потом тяжело вздохнул и бросил косой взгляд на улицу.
