Сказали, я умерла.
Мое сердце остановилось, я не дышала – в глазах всего мира я была мертва. Одни утверждают, что меня не было на свете три минуты, другие говорят – четыре. Сама я склоняюсь к мнению, что смерть вообще достаточно спорный вопрос.
Будучи Джульеттой, я должна была предугадать подобное развитие событий, но мне так хотелось верить, что в этот раз давняя трагедия не повторится, мы вечно будем вместе, Ромео и я, и темные века изгнания и смерти не станут препятствием нашей любви.
Но Барда не обманешь, поэтому, в полном соответствии с сюжетом, я умерла – строки моей роли иссякли – и вновь упала в колодец творения.
О, счастливое перо, пред тобою чистый лист. Вот чернила. Начнем же!
Кровь на земле! – Эй, обыскать кладбище!
Ступайте. Всех, кто встретится, хватайте.
Я долго думала, с чего начать. Вы можете возразить, что моя история началась больше шестисот лет назад с ограбления на большой дороге средневековой Тосканы или не так давно – с танца и поцелуя в кастелло Салимбени, где познакомились мои родители, но я никогда не узнала бы об этом, не случись то, что в одночасье изменило мою жизнь и заставило бросить все, поехать в Италию и заняться поисками разгадок старинных секретов. Я говорю о смерти нашей тетки, точнее, двоюродной бабки Роуз.
Умберто нашел меня и сообщил печальную новость лишь спустя три дня. Учитывая мое виртуозное умение исчезать, я до сих пор поражаюсь, как ему вообще удалось меня отыскать. Впрочем, Умберто всегда отличался необъяснимой способностью читать мои мысли и предсказывать поступки, да и шекспировских летних лагерей в Виргинии раз, два и обчелся.
В тот день у нас было представление. Я, как обычно, скрывалась за кулисами, слишком занятая детьми, репликами и реквизитом, чтобы замечать что-либо вокруг, пока не опустился занавес. На генеральной репетиции кого-то угораздило потерять склянку с ядом, и за неимением лучшего Ромео пришлось покончить с собой, махнув полфлакона драже «Тик-так».
– Я же ими траванусь! – возмущался четырнадцатилетний талант.
– Ну и отлично, – сказала я, подавляя материнское желание поправить ему бархатный берет. – Натуральнее сыграешь.
Только когда загорелся свет и дети вытащили меня на сцену и наперебой принялись благодарить, я заметила у дверей знакомую фигуру серьезно взиравшую на меня под гром аплодисментов. Строгий и величавый как статуя, в темном костюме и при галстуке, Умберто смотрелся одинокой тростинкой цивилизации в первобытном болоте. Он всегда так выглядел. Сколько себя помню, он никогда не носил повседневную одежду. Шорты хаки и рубашки гольф, по мнению Умберто, носили мужчины, лишенные каких бы то ни было добродетелей, в том числе и стыда.
Позже, когда натиск растроганных родителей схлынул и я смогла сойти со сцены, дорогу мне преградил наш режиссер. Он схватил меня за плечи и радостно тряхнул, слишком хорошо меня зная, чтобы отважиться на объятия.
– Вот умеешь ты найти подход к подросткам, Джулия! – восхищенно воскликнул он. – Надеюсь, ты приедешь к нам на следующее лето?
– Ну конечно, – солгала я, обходя режиссера и направляясь к выходу. – Куда ж я денусь?
Добравшись до Умберто, я тщетно высматривала признаки радости в уголках его глаз, где при виде меня обычно намечались смешливые морщинки, но на этот раз на лице его не было и следа улыбки, и я сразу поняла цель его приезда. Молча подойдя и обнявшись с Умберто, я искренне пожалела, что не в моей власти перевернуть реальность, как песочные часы, чтобы жизнь не заканчивалась, а продолжала течь через маленькую дырочку во времени.
– Не плачь, принчипесса[2], – сказал он мне в волосы. – Ей бы это не понравилось. Все там будем. Ей было уже восемьдесят два.
– Я знаю. – Я отступила, вытирая глаза. – Что, Дженис уже там?
Глаза Умберто привычно сузились при упоминании моей сестры-близняшки.
– Ну а ты как думаешь?
Только вблизи я разглядела, что он помят и мрачен, словно несколько дней подряд напивался, чтобы заснуть. А может, так оно и было. Что будет с Умберто без Роуз? Сколько я себя помню, эти двое составляли классический симбиоз денег и физической силы: она играла роль увядающей красотки, он – терпеливого дворецкого, и, несмотря на диаметрально противоположные характеры, никто из них и представить себе не мог жизни без другого.
