Время близилось к полудню. Конечно, Адель не могла знать сколько сейчас времени – у неё не было часов, да и вообще, в те времена часов не было вовсе. Просто к полудню солнце как раз занимало место напротив помещения, в котором она находилась долгими днями и ночами, и начинало светить на стену через небольшое зарешечённое окошко под потолком. Изо дня в день яркий солнечный зайчик медленно полз по стене, постепенно уменьшаясь и уменьшаясь, пока совсем не исчезал где-то в углу маленькой комнаты, и от этого становилось ещё тоскливее. Но за долгие дни и ночи, проведённые здесь, девушка научилась понимать всё, что происходило на каменных плитах площади, так же хорошо, как будто смотрела в большое окошко, сидя в удобном мягком кресле, которое находилось в большой светлой комнате. Но на самом деле вместо большой комнаты была маленькая тюремная камера, вместо широкого окна с красивыми шторами – крошечное окошко с решеткой под потолком, которое было так высоко, что в него невозможно было заглянуть, вместо широкой мягкой постели – узкая каменная лежанка с тонкой рваной подстилкой, и небольшой стол с табуретом. Адель ничего не видела, что происходило снаружи, зато всё слышала до мельчайших подробностей. Этот большой двор был каменным мешком, со всех сторон окруженным такими же каменными зданиями, и поэтому любой звук был прекрасно слышан во всех уголках этой площади. Адель присела на каменный лежак, изо всех сил вцепившись руками в камень, и напряжённо вслушивалась в каждый звук, доносящийся снаружи. Вот прекратилось шуршание, говорящее о том, что рабочие закончили подметать каменные плиты двора, и недолгая тишина начала постепенно заполняться людскими голосами, сначала немногочисленными, но вот их становится всё больше и больше, что говорит о том, что площадь стала медленно заполняться горожанами, которые постепенно прибывали на площадь со всех концов маленького города на юге Франции с жёнами, с детьми, чтобы посмотреть на увлекательное зрелище, которое ждёт народ сегодня здесь, на площади, и хотя это зрелище они видели уже много раз, но их снова и снова тянула сюда какая-то неведомая сила, и они приходили на эту площадь, в любую погоду, снова и снова… Голоса становились всё громче и громче, пока не превратились в равномерный гул, который продолжался около получаса, и сквозь него больше не было слышно никаких других звуков. Было очень похоже на многолюдный базар в воскресный день, когда народ ходит не спеша по торговым рядам, весело переговариваясь друг с другом, радостно хохоча и издавая время от времени истошные крики по разному поводу, который всегда найдётся там, где много народу. Но это был не базар. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, шум мгновенно стих, и наступила полнейшая тишина, не прерываемая ни одним, даже самым маленьким шумом, и в этой гробовой тишине раздались четкие ясные неторопливые шаги. Так идёт только человек, который никуда не спешит, или же наделён большим авторитетом и властью. Внезапно звук шагов переменился, из чего можно было заключить, что человек, пройдя по каменным плитам площади, стал подниматься на какое-то деревянное возвышение. Ну вот шаги стихли, и через несколько мгновений в этой гробовой тишине раздался монотонный, но чёткий и ясный голос человека, который начал читать проповедь. Речь его была негромкой и неторопливой, но в этой зловещей гробовой тишине Адель отчётливо разбирала каждое слово, сказанное проповедником. Она уже много раз слышала эти проповеди, и хотя они немного отличались друг от друга, смысл всех этих речей сводился к одному: если один член церкви заболел, то заболела вся церковь, и единственная возможность для заболевшей церкви выздороветь – это отрубить заражённый член. По голосу проповедника было понятно, что сегодня он был воодушевлен, как никогда. Его речь была наполнена горячими эмоциями, он говорил с жаром, искренне веря в каждое произнесенное им слово. По словам епископа Адель поняла, что сегодня судили молодую девушку, – такую же, как и она, которую обвиняли в многочисленных преступлениях против церкви и упрекали во множестве грехов. Она и еретичка, и ведьма, и блудница, и раскольница, и много чего ещё. Проповедник говорил долго, то приглушая свой голос, а то вдруг начиная почти кричать, а затем снова опускаясь практически до шепота, но тишина была такая, что слышно было каждое слово, сказано ли оно было громко, или очень-очень тихо. Ну вот наконец проповедь закончена. Зловещую тишину сменил лёгкий гул, который на несколько минут пролетел над людской толпой, но он также внезапно снова сменился тишиной. Раздался уже голос другого человека, который читал медленно, отчётливо произнося каждое слово, монотонно, безо всяких эмоций и ненужной горячности. Он читал приговор. На этот раз много времени не понадобилось, как на чтение проповеди. Всё чтение приговора заняло не более двух минут. Подсудимую ждала неминуемая смерть. По звукам, долетающим в окошко её камеры, Адель поняла, что все формальности соблюдены и скоро начнётся самое ужасное. Девушке хотелось то выглянуть во двор и во что бы то ни стало посмотреть, что там происходит, то наоборот, зажмуриться и заткнуть чем-нибудь уши крепко-накрепко, чтобы ничего не слышать и не видеть. Но вот вдруг толпа горожан внезапно взревела, как по команде какого-то невидимого дирижёра, и то тут, то там стали слышны выкрики:
