ДИКТАНТ1
(Воспоминания трехлетней давности)
И дольше века длится текст.
Дмитрий Даль. «Версия героя».
1.
С первого появления в классе он вызывал омерзение, сравнимое с глубинным ничем не объяснимым и необоснованным отвращением. Его шаги слышали еще в коридоре. Даже редкий смех казался чем-то потусторонним и проникающим в самые отдаленные углы твоего сознания.
Мой отец, еще тот домашний тиран, скорпион по гороскопу, давно пристрастил меня к изучению подобных персонажей. Я ко многим учителям давно нашла безусловный подход, так что все зависело от тактики. Но здесь выразился другой случай.
Слишком чистый, слишком правильный, слишком вежливый, слишком ухоженный, слишком аккуратный. Слишком много «слишком» на одного человека, который работает в средней школе. Даже его безупречность раздражала больше, чем любое другие присутствие в сухом остатке.
Наши одноклассники, как нетрудно догадаться, дали ему заурядное прозвище. Но, как ни странно, оно не цеплялось к нему. И приходилось друг другу повторять, что его нужно называть за спиной так или эдак, но все равно это не работало. И я их не виню.
Правда, мое отношение к нему обострилось еще сильнее. Как еще можно воспринимать стерильно правильного человека? Наверняка, спит в пижаме и ложится не позже девяти вечера.
И с первого раза никто не произнес его фамилию, поперхнувшись на аналогии. Что-то стихийное и собачье было в ней. И в тоже время что-то породистое. Аристократичное.
Сам Дмитрий Данилович Дога двигался так, словно впитывал каждое мгновение жизни. Такие люди чувствуют постоянную близость смерти, от чего многое им кажется дорогим и важным. Он подымал руку со значением. Он проходил между рядами деловито. Он выслушивал, потупив голову, словно осмысливая, насколько значительным можно считать то, что он только что услышал. От ребенка восьмого класса-то? Такое обращение и отношение к ученикам, наверняка, многих подкупало.
Его речь отличалась двусмысленным изыском, как будто она являлась ящиком с двойным дном, тортом с начинкой, или что-то в этом роде. Некоторые его высказывания можно было выстраивать в три этажа смыслов. Первый ярус для обыкновенных, второй для более избранных. Что уж говорить о третьем, даже не знаю, что и добавить.
К его, что ли чести, стоит сказать, что поэтов и писателей он не любил и начинал урок с того, что холодно и методично описывал их смерть. Четко. Мерно. С долей сарказма и цинизма к их жизни. Он словно выплескивал пучок яда, которым хотел нас заразить, после чего мы непременно должны были искать противоядие, которое находилось в том же авторе, в его строках, в его трагической судьбе. И вдруг Дмитрий Данилович на мгновение выдерживал театральную паузу, словно для того, чтобы удостовериться, услышали ли его. В те минуты мне казалось, что он улыбается, и так расчетливо, с такой ненавистью, будто ничего более не согревало, не утешало его педантичной натуры.
Многие ученики его откровенно презирали. Учителя относились надменно. Пытались ему что-то объяснить и втолковать. Как только человек отворачивался или закрывал за собой дверь, Дмитрий Данилович менялся в лице. Бирюзовый оттенок дополнялся темным слоем синего.
Правда, нашлись те, кто его, как оказалось, обожали и как будто пресмыкались перед ним. И мы, при всем нашем дружном коллективе, не могли им помешать ни бегать за ним, ни приходить после уроков к нему в кабинет на дополнительные занятия. Вне уроков он вел себя иначе, но все равно это не искупало его поведения во время занятий
И в пятницу Дмитрий Данилович предупредил нас, как всегда со свойственной ему безупречностью, что во вторник нас ждет диктант, после которого мы не будем прежними, мы изменимся окончательно.
2.
Он начал в привычно безупречной неторопливой манере, чеканя слова, как металлический станок, выбивающий искры. (В рекламе видела).
