Толпа серых с винтовками схлынула, как легкая волна. Грузовик с солдатней, набитой в кузов, вынесся из крепости. А генерал, в парадной белой форме, украшенной золотыми аксельбантами, остался лежать, словно тряпичная кукла, с вывернутой неестественно шеей, и – будто бы вылили сверху банку красного брусничного варенья – алые пятна на белом мундире растекаются, шевелят щупальцами, как медузы в море…
Нюточка на море была недавно и боялась там с медузами играть – они скользкие, похожи на тряское желе, но вовсе даже не красные, а просвечивают. Вздохнув, поковыряла пальчиком краску на большой дубовой оконной раме, покрутила латунный шпингалет. Затем опустила белую кружевную занавеску затейливого плетения. Пойти бы спросить у мамы, зачем на генерала банку варенья вылили, а – боязно, потому что приказано из детской не выходить и в окна не выглядывать. Но ведь ску-у-у-чнооо! Взрослые в последние дни говорят полушепотом, и из дома – ни ногой. Потому что какая-то «леворюция». Так вроде бы. Нянечке Корине строго наказано: малышку из дома не выпускать. И вот, грусти тут, в одиночестве. Куклы хоть и нарядные, но надоели и вовсе глупые. А мебель в кукольном доме уже десять раз переставлена!
Уютную детскую свою Нюточка любила. Но уже давно в гости никто не приходит, а одной играть – не интересно. Спросить бы, когда же кончится она, эта «леворюция»! В прошлом году у малышей – кузенов Томиных – была корь. Их тоже никуда не отпускали, и к ним нельзя было. Целый месяц! Но потом зато устроили чудеснейший детский праздник к именинам старшего братца Иленьки! В большом особняке на Фонтанке, в зимнем саду, была устроена настоящая Африка! Пальмы с бананами, ананасы, апельсиновые деревья в кадках и море невиданных цветов. А как пахли! Детям разрешили самим срывать плоды с деревьев! Потом играли в прятки. А потом было представление с настоящими артистами! Нюточке они очень понравились, особенно когда девочка, примерно ее возраста исполняла танец ангела. Беленькая, хрупкая, вся в кисее и с настоящими крылышками! И впрямь – ангелочек с рождественской елки! На сладкое вынесли торт, высотой ровно с младшего Мишеньку Томина, а маменька тогда все бледнела да покашливала, а потом так посмотрела на папеньку, что тот покраснел.
Потом, дома разразилась настоящая буря. Нюточке даже подслушивать не пришлось, и так все было ясно.
«Зачем только я вышла за вас, Николя! Я погубила свою жизнь, я подписала себе смертный приговор! – бушевала маменька, – Алексис Томин, граф, красавец, так умолял меня выйти за него, так умолял! И не только он! Ах, скольким я отказала ради вас! Ваша карьера казалась такой быстрой, такой успешной! Маман меня предупреждала… Я думала, вы богаче будете Алексиса Томина!»
А папеньке и слова-то не удавалось вставить, он только и повторял: «Но Лелюшка, родная…», а потом снова: «Но Лелюшка, родная!»
«Так, вот, – Нюта раздумывала, сидя одна в детской, – вот когда кончится „леворюция“, то, может быть, папа тоже устроит детский бал, и…» Но помечтать не успелось. За дверью послышались взволнованные родительские голоса. И очень хотелось подслушать. Все знают, что это нехорошо, но уже неоднократно Нюточка убеждалась, что иначе все самое важное и интересное пропустишь. Дождавшись, когда голоса удалятся, Нюта решилась на отчаянный шаг. Тихонечко приотворив дверь в коридор, она прокралась к дверям маменькиного будуара и затаилась в складках тяжелого бархатного занавеса с кистями и «бомбошками», украшавшего дверной проем.
– Боже! – срывающийся от слез и тихой истерики голос маменьки. – Что же теперь с нами будет? Мы же все погибнем!
– Шшш! – (это уже папенька), – тише. Леленька, родная, доверься мне, я найду выход…
– Выход! Разве вы можете найти выход!… Генерал Мертенс до дверей не успел дойти, как они набросились на него и разорвали в клочья. А потом вошли в дом и расстреляли всех, даже малышей! И вынесли из дома все ценное имущество, драгоценности, ордена пожалованные генералу за заслуги!
– Послушай, Лелюшка, – голос папеньки дрожит, – послушай, я пытался связаться с моей тетей, в Варшаве, она могла бы укрыть нас, но письма не доходят…
– Ну, хватит! – маменька уже не плачет, она сердится. – Хватит. Я знаю, что вы, Николя, не способны принимать решения! Год назад нужно было уехать, должно было догадаться…
– Анеточка! Идите молоко пить!
От неожиданности Нюта вздрагивает – это голос нянечки, ой, сейчас не поздоровится, если только быстро-быстро не добежать до столовой. На цыпочках, стараясь быть абсолютно бесшумной, Нюта мышкой шмыгает во второй коридор, и там, уже приосанившись и чуть отдышавшись, отвечает: «Я иду, Кориночка».
Муська, по прозвищу «худая», старательно копалась в мусорной куче. Старая, потрепанная алкоголичка, она получила свою кличку за исключительную худобу, присущую, зачастую, сильно пьющим людям. Ее усохшее, желтое, длинное тело казалось совсем износившимся, мятым, а лицо – будто пожеванным. Однако, несмотря на преклонный возраст и удручающе порочный образ жизни, Муська была еще крепка и вполне самостоятельна. Во всяком случае, ежедневный обход помоек она не пропускала. Ну, разве что дружки приносили водки на несколько дней, и тогда она устраивала себе запойные «выходные». Муська держала «хату». То есть: пускала постояльцев на занимаемую ею по закону жилплощадь. За еду, за выпивку, а иной раз и за некоторые иные услуги. В огромной захламленной коммуналке, кои никогда не выведутся в Петрограде, как его не назови, около черного входа располагались ее апартаменты, общей площадью в шестнадцать квадратных метров. Поскольку имущество Муську не обременяло – давным-давно все было пропито – места собутыльникам хватало. Тут стоял в прошлом белый, а ныне невразумительного цвета пластиковый стол, покрытый стародавней газетой, четыре колченогих стула, с сидениями до того грязными, что садящийся буквально прилипал к обивке, а на полу валялись клочковатые матрасы, на которых вечно кто-то спал, завернувшись в нечто, смахивающее на бывший настенный коврик. На подоконнике громоздилась стеклотара – в ожидании сдачи в приемный пункт. В этом райском уголке, зачастую фасовали травку и кокс или делили ворованное, а то и били кого-то смертным боем, а после, тихо, ночью, выносили подальше со двора. Соседи волком выли от Муськиных гостей, несметное множество раз жалобы писали в прокуратуру, да в различные судебные инстанции. Но все впустую. Менты Муську покрывали, регулярно выпивали у нее «на халяву», да и с дружками ее проворачивали какие-то темные делишки. Ну, и потом, Муська уже много лет районное отделение обслуживала, а считалась она бабой горячей, неуемной и «готовой на все», несмотря на возраст. Сидела она всегда во главе стола, как генеральша, напялив блондинистый, свалявшийся длинноволосый парик, при полной боевой раскраске, как в прошлые, героические свои времена, когда была еще молодой актрисой, да не просто начинающей, а уже блеснувшей, схватившей славы и оваций. Красовалась Муська, надев все свои пластмассовые драгоценности, любовно собранные по помойкам, парадное люрексовое мини-платье «с напуском», не скрывавшее варикозных, худых и не слишком чистых ног ее, и туфли с золотыми облезлыми каблуками. Царицей возвышалась над разношерстной, замызганной компанией опустившихся маргиналов и пьянчуг. Смотрела она на сожителей своих снисходительно, попивая водку из граненого стакана, помада (всегда алая) размазывалась по подбородку, а зеленые тени собирались в углах морщинистых век. Если кто-то из мужичков ей, хоть в чем-то возражал, Муська презрением обдавала провинившегося и цедила: «Да я, тебя, целиком щас сюда запихну!» И похабным неоднозначным жестом раздвигала длинные и тощие свои ноги, под угодливый сальный хохоток остальных прихлебателей. Но вообще, баба она была добрая, никогда для дружков денег не жалела. Каковые, кстати, у нее водились. Потому как обход помоек давал Муське постоянный доход. Она выискивала в бачках разное барахлишко, а потом продавала в переходе у метро. И ведь почти новенькие вещички иногда попадались!
