Глаза мои перебирают буквы,
вы пишете: «не я…» и «не со мной…»,
а я в трамвае этом еду будто
то рядом с домом, то в стране иной.
Вы пишете про молодость и зелень
разбитую и «та… и та… и та…»,
а я назад сквозь лабиринты времени
шепчу и плачу – вот моя рука,
держите. Может станет вам теплее,
а может быть, сухую сжав ладонь,
я удержать на крик один сумею
кукушек зов и колокола вой.
И повернётся круг совсем иначе,
он стол накроет вам на семерых,
не нужно будет разрешать задачи —
кого в живых оставить из двоих.
Не будет рук измученных, в мозолях,
ни слёз, ни обречённой пустоты,
лишь звездопад над лютиковым полем
и необыкновенные цветы
из ваших слов, сплетённые в столетья,
прекрасны настоящностью своей,
и больше ни одной войны на свете.
и чтоб никто не хоронил детей.
Не укоряйте, и не говорите,
и оправданий отметите хлам.
Кто смеет вас судить, какой ценитель?
Любой в подмётки не годится вам.
Вы – птица гордая, да – надломились крылья.
Да – не хватило воздуха, когда
вы молча умоляли – помогите,
просить не смею – слишком я горда.
Вы примеряли платье перед кем-то?
Вы целый год искали тот фасон,
не вызвать чтобы отвращенье смертных,
в бессмертие входящих, будто в сон.
Простите нас за то, что мы, живые,
так скверно исковеркали слова,
за наши притязания пустые,
за выдохи и вдохи холостые,
за подлые попытки воровства,
за фальшь, за нищету в холодном сердце,
за неумение открыто говорить,
за то, что беспринципно лезем к дверце,
которую во век не отворить
умом, подсчётом, выверенным ритмом,
хоть тыщу лет учи-переучи.
Мы не умеем вены резать бритвой
и так писать, чтоб стих кровоточил.
