ГЛАВА 15. Свежие новости к завтраку
[{Полдень. Париж. Дворец Бурбон}]
Проспать подъём к мессе в домашней капелле - это само по себе немыслимое прегрешение против семейной традиции. Но не подняться даже к завтраку - о, вот за такой проступок провинившийся рисковал оказаться отлучённым от общего стола на целый день, а то и на все три дня, и просидеть взаперти на хлебе и воде. Конечно же, этот скудный рацион очень быстро разбавлялся булочками и молоком, украдкой принесёнными сочувствующими. И в их числе, помимо сестёр и кузин, были добросердечные горничные и камеристки, да и сама монна Джузеппина или просто тётушка Пина, как её ласково звали домашние. Бессменная управляющая кухней и закромами в доме досточтимого барона Манчини ещё с тех времён, когда всё семейство проживало в Риме, тётушка Пина тоже была не прочь поддержать неразумное чадо в страданиях и незаметно от монны Джеронимы тайком выносила из кухни вкусненького. Словом, само по себе наказание никак не сказывалось ни на здоровье, ни на питании домочадцев, однако же приучало всех к порядку и дисциплине. О, недаром же монсеньор кардинал шутил, что в лице его сестрицы Джеронимы мир утратил настоящего римского центуриона!
Воспитанные в такой строгости дети и помыслить не могли о намеренном нарушении правил. И немудрено, что утром, когда Олимпия пробудилась от долгого сна после разговора с сестрой, затянувшегося далеко за полночь и проведённого за азартной игрой в пике, она ужаснулась, увидев время на каминных часах и то, как высоко поднялось солнце, стремясь к полуденному зениту.
- Ой, мамочки! Паола! Розетта! Кто-нибудь! - на испуганный крик Олимпии в комнату прибежали две девушки служанки, а следом за ними и молодая женщина - госпожа де Меркёр собственной персоной.
- Нечего суетиться! Всё в порядке, - урезонила она встревоженных служанок и хлопнула в ладоши. - Живо позовите Бенито - пусть принесут горячую воду в умывальню. Разогрейте простыни для обтирания. И свежее бельё! Оно готово уже?
- Да, мадам, - одна из девушек присела в коротком реверансе и указала на высокий табурет, где была сложена аккуратная стопка свежего белья.
- Ступайте! И без суеты. Мы никуда не спешим, - эти слова относились к самой Олимпии, которая была донельзя смущена из-за нелепой паники, которую она сама же устроила.
- Ох, Лаура... Я подумала было, что всё это было всего лишь сном. Я проснулась с этой мыслью и так испугалась. Я чуть не зарыдала прямо во сне. А вдруг я всё выдумала? И вот и матушка сейчас заглянет и непременно же, непременно накажет меня за пропущенный завтрак и опоздание к мессе!
- И что ещё страшнее - заставит тебя переписывать рецепты снадобий в тетрадь, - усмехнулась Лаура и с ногами забралась на постель, чтобы обнять сестру. - О нет, дорогая, мы с моим де Меркёром не придерживаемся таких строгих порядков. Он, конечно же, рано поднимается, ведь он ранняя пташка. Но меня он этим нисколько не тревожит. Пусть себе выезжает на свои утренние прогулки, построения полка или совещания - да всё что угодно, что там требуется от военных! У него тьма дел уже с раннего утра! И можешь себе представить, ко второму завтраку он возвращается с целым ворохом новостей из Лувра и от своих кузенов. А я порой только в пеньюар успеваю переодеться после утренней ванны.
Шутливые жалобы сестры рассмешили Олимпию. И вот обе они уже сидели, скрестив ноги, опираясь спиной на пышные подушки, и смеялись над тем, как правдоподобно и похоже мадам де Меркёр пересказывала истории, которыми угощал её супруг за вторым завтраком.
- И ты представляешь, этот господин де Сартрувиль выходит из своей комнаты, которую ему любезно одолжил для квартальной службы господин де Бреваль, а за дверью его подкараулил самого решительного настроения гвардеец. Да-да! Один из той роты капитана де Варда, из Дворянской Сотни. И вот он стоит перед самой дверью, а вид у него такой суровый, но ещё суровее вид у его шпаги, которую он держит в руке. Вот так! И он грозит ею обомлевшему господину де Сартрувилю и требует, чтобы тот готовился к поединку. Кричит на чём свет стоит, что подобная мерзопакость смывается только кровью. И в общем, неизвестно ещё, чем бы всё это закончилось, если бы в то же самое время маэстро Люлли не вышел из соседней комнаты, напевая весьма весёлую и, я думаю, недвусмысленную песенку. Супруг сказал, что, по словам его камердинера Микелетто - ты его знаешь - так вот, по его словам, это была песенка, написанная на стихи Аретино.
- О нет! Прямо вот так и напевал? - при упоминании имени поэта, известного своими откровенными стихами, в которых он воспевал плотские утехи и красоту женщин и мужчин, даривших свою любовь богатым покровителям, Олимпия прыснула от смеха и прикрыла ладонями раскрасневшиеся щёки.
- Да-да, так вот и распевал во всю мочь! Но он же пел на итальянском! И на его счастье, ни тот гвардеец, ни сам господин де Сартрувиль не поняли, о чём он пел. Зато! О, послушай дальше! Их спор услышала особа, которая оставалась в комнате, откуда вышел маэстро. О, вот тут-то и началось! Как только она услышала голос того гвардейца, сразу же вылетела из комнаты и бросилась к нему. Она как фурия налетела на беднягу с упрёками. О, де Меркёр признался, что никогда ещё не слышал таких ярких выражений в стенах Лувра! Господин де Сартрувиль, скорее всего, не слышал их за всю свою жизнь. А ведь он служит в реестровой палате и переписывает грамоты поступающих на службу во дворце, а также все официальные письма и запросы! Но даже он со своими блестящими познаниями французской речи был далёк от того, чтобы понять, о чём кричала та дама. Кажется, что она из Бретани. У них там свой диалект - бретонский. В общем, вышло по всему, что гвардеец уже и сам был не рад, что оказался в том коридоре.
