Мы стоим у сауны, которая расположена в таком странном месте, что невольно закрадывается мысль о ее каком-то полулегальном положении. Это всего лишь спальный район небольшого города, и здесь вы не встретите ни ресторана, ни уж тем более стрип-бара. Зато эта сауна. Меня сразу разобрало какое-то нездоровое любопытство, когда я ее увидел. Пропасти всегда притягивают, ведь верно же?
Мы стоим вчетвером. Я. Вадик. И еще два парня, один из которых нюхает героин. Пока так часто, как ему того бы хотелось. И вроде бы без проблем. Они охранники и ведут себя соответственно, все дергаются, как ненормальные. Из окрестных девятиэтажек светит уютный свет простодушных кухонь. Интересно, знают ли местные дети о том, что здесь?
Из остановившейся «десятки» появляется какая-то медлительная пара. Она вся томная и не перестает улыбаться, обнажая чистые зубы. Сарафанчик на ней так короток, что почти видны «щечки». Не знаю, наверное, это по-своему здорово, когда они так видны, но в мире нормальных женщин не бывает таких «щечек». Уж вы понимаете, что я имею в виду.
– На рыбалку? – спрашивает Вадик у подошедшего парня в шортах цвета «сафари». В ответ он просто смеется.
– Ну покажи рыбу-то, что поймал, – весело продолжает Вадик, – расстели ее тут перед нами.
– Грязная будет, – парень тоже дергается и сплевывает, так никому до сих пор и не взглянув в глаза.
Я смотрю на девушку, она, пожалуй, действительно классная, или мне просто это кажется по обкурке. И она постоянно улыбается. До сих пор никому не сказала ни слова. Это точно проститутка. Вадик говорит, что она стоит всего двести или около того. Я вдруг поражаюсь тому, как это дешево. Может под этим сарафанчиком совсем-совсем ничего нет?
Пара разворачивается к нам спинами. Их узко-широкое сочетание почему-то навевает грусть. Мне ее жаль. Все-таки она действительно классная.
Они идут, однако, совсем не в сауну, а в гомонящую детскими криками тень домов. И я отчего-то представляю, как сейчас там у последнего подъезда она, встав на колени, запросто делает ему минет.
– Это проститутка? – зачем-то спрашиваю я, хотя и сам прекрасно знаю, что это так.
– Шлюха, – отвечает охранник. Тот, который если и нюхал героин, то, может быть, всего раз в жизни.
Мы молчим и грызем семечки, которыми всех угощает один из дерганых. Отличное занятие, когда возникает какая-либо неловкость. Вадик тянет за рукав охранника. Его зовут Серега, он представлялся, когда мы жали друг другу потные от летней жары руки. Я, кажется, забыл об этом вам сказать с самого начала.
Я смотрю на окна. За некоторыми маячат человеческие фигуры. Интересно, что будет, если начать палить сейчас по ним из пневматического пистолета. По стеклам, я имею в виду. Просто по стеклам, боже упаси!
В вечернем воздухе пролетает узкая тень какой-то птицы. Неужели еще не слишком темно для них? Я всегда радуюсь отчего-то птицам, летающим в сумерках. Если бы я умел здорово писать, как Джон Апдайк, я бы обязательно написал о стрижах, что с криками носятся в вечерней духоте южных городов.
Вадик тянет за рукав Серегу.
– Мы отойдем минут на пять, да, Сереж? – почти ласково говорит он.
Я пожимаю плечами, мне вообще все равно, и я почти начинаю жалеть, что согласился прийти сюда. Это мрачное место, уж поверьте. Весь город знает о нем, и половина замужних женщин этого города уже успела изменить здесь своим мужьям. Не всегда по своей воле, между прочим. Здесь вам предложат кабинки, обитые деревом, крашенные под мореный дуб, и вполне благополучный бассейн, где можно порезвиться с ребенком. Разумеется, если вы пришли сюда днем.
На верхних этажах есть, где развернуться втроем, вчетвером, в общем, как получится. Это, разумеется, если вы пришли сюда вечером. В двадцать три ноль ноль здесь час-пик. Даже смешно делается от мысли, что за каждым светящимся окном сейчас трахаются. Здесь покупают проституток, причем популярны асимметричные варианты. Я думаю о том, как это происходит впятером, и мне снова делается грустно. Сам не знаю, от чего.
– Постоите с Ашотом? – говорит мне Вадик. Ашот, стало быть, второй охранник. На наркомана, вроде бы, не очень похож. Я равнодушно киваю. Мне кажется, что я вполне смогу простоять с этим Ашотом молча все то время, что будет отсутствовать Вадик. Вот только как Ашот к этому отнесется?
Нам отдают на двоих початый кулек семечек, и я сыплю в ладонь охранника половину. Цвет кожи на его ладонях почему-то как у негра. Или мне это просто мерещится в красноватом сумраке юга. В наших краях всегда быстро темнеет: только что был ранний вечер – и вот ты видишь, как тянутся тени от фонарей.
Мы поднимаемся с ним на огромное бетонное крыльцо с островерхой, как татарский шатер, крышей из металлочерепицы. Ашот что-то бурчит, но я не разбираю ни слова. Он говорит, не разжимая зубов, и с акцентом. Я заглядываю внутрь этого банно-бассейного комплекса. Во всяком случае, туда, где полагается находиться холлу. Ничего особенного, ковры на стенах напоминают о соцмещанстве восьмидесятых.
– Вот этому бесплатно разрешил тачку ставить, – говорит Ашот, кивая на «Москвич» со следами шпатлевки на левом крыле, похожими на родимые пятна. – Он мне сейчас мою отстраивает.
