Перверсивную (извращенную) личность не заботит правда или ложь; для неё имеет значение лишь эффективность; кому какое дело, является ли то, что он говорит, в действительности фактом или вымыслом, покуда оно правдоподобно.
Поль-Клод Рекамье
В детстве мы любим родителей. Став взрослыми, судим их. И бывает, что мы их прощаем.
Оскар Уайльд
Мир, который мы не знаем, или знаем, но не признаемся. Мир, который мы не понимаем, либо понимаем, но не находим поддержки. Мир, который кто-то назовет нормой, а кто-то откажется воспринимать и скажет, что такое не может существовать. Надеюсь, дорогой читатель, ты готов окунуться в мир грез, фантазий, восторга, боли и страха и пройти этот путь, чтобы узнать о том, что может жить в том, кто рядом, или в каждом из нас, и что, собственно, могут скрывать наши маски.
Все события и персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.
Пролог
Иногда бывают истории, которые ты можешь просто взять и начать рассказывать. И тогда повествование льется как музыка, события идут своим чередом, и сразу понятно, кто положительный персонаж, а кто – нет. Ты легко следуешь за героями, переживаешь, придумываешь то, что кто-то должен был сказать, или предугадываешь события в ожидании развязки.
Но в этой истории, которую я вам хочу поведать, все совсем иначе… Возможно, это потому, что события, которые легли в основу этого романа, начались давным-давно и окутаны завесой, которую раскрывать можно слой за слоем, словно пробираясь к истоку, порой останавливаясь в задумчивости от того, что ты не понимаешь: нужно ли открывать эту завесу или будет лучше оставить непознанным тот мир, который существовал сам по себе много лет…
Глава 1
Кто мог придумать нарядить покойницу в наряд невесты? Он помнил, что так же в гробу лежала его мать, много лет назад. Но сейчас это для Павла казалось издевательством, его внутренний мир прекрасного сопротивлялся этому. Он почему-то вспомнил куклу-невесту на капоте машины. Неужели он такой уже старый, что помнит такой хлам?
Павел стоял вдалеке от всех. Он наблюдал. Он наблюдал всегда и постоянно все фиксировал. Сколько разных фрагментов из прошлого, образующих неповторимый калейдоскоп из судеб и жизненных ситуаций, жило в его голове! Ему порой казалось, что он помнит абсолютно все, что происходило в его жизни, в жизни его знакомых, даже каких-то посторонних людей, которые просто попадались на его пути. Павел попытался отбросить мысли о прошлом и опять сосредоточился на том, что происходит. Все шло своим чередом в рутинном кладбищенском процессе. Мелкий дождь, грязь под ногами. Полчаса – и все закончится.
Павла никто не видел, кроме большой жирной вороны, которая раскачивалась на ветке березы. Ворона была частым свидетелем подобных событий, она уже ничему не удивлялась, и ей было абсолютно безразлично, что происходит вокруг. На кладбище много горя, очень много, место такое. Да и чему удивляться: горе – оно у всех горе. Правда, ворона знала, что горюют тут все по-разному. Кто-то – искренне, с надрывом, с ощущением того, что и его самого тоже не стало в тот момент, когда человек, который был когда-то рядом, ушел из жизни. Горюют от боли расставания, от того, что больше никогда не скажут друг другу то, что хотели сказать, но так и не сказали. Горюют от того, что больше не почувствуют тепло близкого человека, не прижмутся вечером друг к другу у экрана телевизора, о том, что больше не с кем будет спорить, ссориться и ругаться. Кто-то горюет потому, что так положено, философски принимая скоротечность жизни: ничего не поделаешь – все там будем. Бывают и те, кто просто изображает горе, а кто-то даже не пытается его изобразить и с каким-то злорадством приходит проводить ушедшего в последний путь, думая, что без умершего всем будет только лучше.
А еще ворона знала, что пройдет время, и люди все реже будут навещать этот холмик. Уедут, забегаются по своим делам, начнут новую жизнь – да что тут осуждать, жизнь-то идет дальше! Могилка постепенно начнет зарастать сорняком, захиреет, покосится, и будет тот порядок, который любила ворона – кладбищенское уныние и спокойствие.
Вороне были чужды человеческие страдания. Правда, был случай, который когда-то давно привлек ее внимание. В тот день она даже почувствовала жалость к одному маленькому мальчику, который так рвался из рук отца, что в какой-то момент отец не удержал его, и мальчишка, как уж, выскользнул из сильных рук, упав в яму, из которой его потом вытащил отец, дав подзатыльник. Маленький мальчик продолжал горько плакать. Он плакал не от страха и не от того, что ему было обидно, что отец влепил затрещину. Он плакал от ощущения своего бессилия, от того, что не может воскресить свою мать. Слезы ручьями текли по его лицу, превращая милую мордашку в сморщенное лицо старца, перепачканного грязью. Это лицо напоминало о том, что все в этом мире скоротечно и то, что вчера было прекрасно, завтра может превратиться в кладбищенское зловоние.
Ворона повернула голову в сторону маленького холмика, от которого начали расходиться люди. Она уже знала, что на этой могиле никто горевать долго не будет.
