У каждого из нас есть история, которую хочется рассказать. Возможно, даже не одна. И у меня есть такая. Решать, правда это или вымысел, только тебе, читатель. Я же буду называть её легендой, так уж прошло и наше с ней знакомство.
Задолго до наших дней местечко, в котором приютилась маленькая деревенька, прокляли. Раньше это были всего лишь слухи, но много лет спустя, они превратились в легенду. И переходила она из уст в уста от стариков к детям, чтобы помнили и своим потомкам рассказывали, чтобы внимательнее и осторожнее были, себя защищали, детей своих берегли. Вот только забылось это всё, когда вымирать деревня начала: старики своей смертью уходили, молодёжь уезжала, детей стало меньше рождаться, да и опекали их чуть не всей округой, пока не повзрослеют. И если многие покидали деревеньку, не возвращаясь, то были и те, кто хотел в неё переехать, но не выдерживал и пары лет – уж слишком тревожно жилось в этом месте – и уезжал с концом, стараясь никогда не вспоминать о проведённых в ней годах. Так что к нашему времени помнили об этой легенде либо глубокие старики, либо собиратели сказаний, которые про саму деревеньку и не думали почти, либо те, кому и верить не верили, вроде дурачков местных. А легенда была, и, уж поверьте, помнить о ней стоило.
В этом месте, говорят, жили раньше не то ведьмы, не то колдуны, не то некромант какой, не то ещё кто. Давно это было, никто уж деталей и не упомнит. Зато верили раньше, что в ночь на Самайн должно быть закрыто всё в доме: калитки, двери, окна. Не должно даже щёлочки в подполе остаться. И ладно бы просто всё запереть, нужно ещё проверить, чтобы доска к доске была, чтоб целёхонькое всё. Потому и пилорама на окраине работала всегда, и чинилось всё – стоило только где гвоздику отойти. А самое главное условие – свет должен быть повсюду погашен. Единственным источником света могла быть только маленькая свечка на столе. Иначе быть беде. Нет, малой кровью тоже можно обойтись, если в доме всё в порядке. Только решение было не за хозяевами этого самого дома.
Первого раза не застал никто из ныне живущих, но именно о нём всегда и рассказывали. Сначала говорили о том, что было их трое, потом они превратились в десяток, но на самом деле он был один. Один ребёнок. Он постучался в двери родительского дома в ночь на Самайн, хотя там его уже давно никто не ждал – семья только накануне справила поминки на полгода его смерти. Он долго-долго стучался и особенно звал старшую сестру, что за ним недоглядела. Семья не выдержала и открыла двери, чтобы посмотреть, кто это издевается над их горем. А утром всех нашли на пороге дома мёртвыми, с выдавленными глазами. Всех, кроме старшего брата этого мальчика – любил он его сильно. Старший брат всей деревне эту историю и рассказал. У односельчан не было причин не верить юноше. Вот и мы поверим.
С тех пор в деревне научились готовиться к Самайну не только как к празднику колеса года, но и как ко дню, в который можно было повстречаться с чем-то страшным. А после это ожидание полностью заменило праздник, и люди перестали его встречать, запирались в домах, гасили свет и прятались до самого рассвета. Правда, времена те давно прошли, и стали жители беспечными и менее внимательными.
Возможно, именно это и стало началом нашей истории.
Наши дни
На деревню медленно опустились сумерки. Тихо-тихо и неотступно. В час, когда всё вокруг прячется в тени, теряет чёткий контур и кажется неестественным и мрачным, повсюду закрывались ставни и загорались огни. Раньше в ночь на Самайн жители особым способом проверяли дома перед тем, как уйти спать, но всё это давно забылось, словно страшный сон, поэтому сегодня все обошлись малым – закрыли ворота, окна и двери.
Большинство сельчан стали беспечными, не верили, что в деревне с ними может что-то случиться. А что может-то – все ж свои! Вот и оставляли кто свет во дворе, кто ворота незапертыми, то ещё мелочь какую забывали, будто в насмешку над судьбой. С одной стороны правы были – свои не тронут, а с другой – все ли тут свои?
Домишек в деревне было немного: пара улиц с переулком между. Неподалёку были угодья сельскохозяйственные, где выдавали каждому то деляну на дрова, то поле, чтобы сено собирать и скотину кормить. Тихий был час: коров во дворы загнали и подоили, кругом уже горели огни, маленьких детей отправили по домам, а подростки ещё не вышли на улицы, чтобы будить стариков музыкой из портативных колонок. Многие собирались ужинать и смотреть вечерние новости или сериалы, кто-то готовился к завтрашнему дню и ставил тесто на хлеб, а кто-то ложился спать, чтобы наутро рано встать и поставить стирку. Жила деревенька тихо и по давным-давно заведённому кем-то обычаю, который редко кто нарушал, чтобы не испортить волшебство тихого места и родного дома. Даже покидавшие деревеньку жители уезжали постепенно и размеренно, будто перебираясь понемногу в соседний дом, а не в ближайший городок через несколько километров. Любили свою деревню жители, была она для них своеобразным местом силы. Особенной была, это точно.
В одном из домов сквозь щели в ставнях пробивался яркий тёплый свет. Молодая женщина протёрла вспотевшие ладони о подол платья в мелкий цветочек, поправила съехавший платок, повязанный на голову в два оборота, и, сдвинув большую кастрюлю с наваристыми щами на край печи, разливала по тарелкам суп, пока пузатый чайник с облупившимися боками стучал крышкой, напоминая о своём кипении. Она ждала мужа со двора и раскладывала на столе приборы, резала ароматный хлеб, испечённый этим утром, и расставляла чашки со свежезаваренным травяным чаем. Звали её Катериной, очень она эту форму своего имени любила и редко откликалась на формальное Екатерина Васильевна. Михаил – её муж – был единственным, кому можно было звать её Катенькой.
