Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастия полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Саша Чёрный
Осень ставила рекорды продолжительности и ни в какую не хотела уступить место зиме, размазывая слякоть по улицам, давно готовым к снегам и гололёду, она, казалось, сознательно демонстрировала свои возможности по созданию и усилению мерзопакости под ногами. С середины сентября дожди практически не прекращались, менялась лишь их интенсивность. Обычный дождь из больших капель сменялся мелкой моросью из водной взвеси, проникающей даже под водонепроницаемую одежду. А в ноябре капли стали иногда превращаться в маленькие шарики льда или крупные мокрые снежинки, которые, упав на землю, снова становились водой. Короткие дни казались еще короче из-за пасмурной погоды и низко нависающих туч, цепляющихся за крыши немногочисленных высоких зданий. Многодневное отсутствие солнца наводило тоску на население и способствовало развитию меланхолии у особо впечатлительных граждан.
В один из таких беспросветных ноябрьских дней Николай Викторович Шимичев, закончив смену и высадив на конечной последних пассажиров, возвращался в автобусный парк. Он работал водителем автобуса и уже тридцать с лишним лет возил людей от остановки к остановке в своей родной Вологде. В Вологде, в которой он родился, учился в школе, из которого он уходил в армию, в котором похоронил своих родителей, в котором женился и совместно с женой произвел на свет и вырастил девять детей. Город свой он любил, хоть и не особо задумывался над этим.
Он вел по знакомым улицам современный, почти новый автобус, который уверенно форсировал лужи и не замечал ухабистой дорожной мелочи. Дворники чисто смахивали влагу с огромного панорамного лобового стекла. В кабине было тепло и уютно: чуть слышно работающий вентилятор равномерно распределял воздушные потоки, анатомическое сидение удобно удерживало тело, приглушенный шум мотора не раздражал слух.
Под навесами остановок прятались от дождя пассажиры, но на сегодня это были уже не его клиенты и Шимичев сочувственно скользил по ним взглядом. За долгие годы работы водителем у него трижды принципиально менялось отношение к пассажирам.
Первые несколько лет – сразу после армии – он смотрел на перевозимых им людей свысока, считая себя некоей важной персоной, человеком, который знает нечто, что не дано знать всем. Он считал, что от его работы зависят чуть ли не судьбы пассажиров. Николаю казалось, что все смотрят на него с уважением, снизу вверх и даже завидуют ему. Он был преисполнен гордостью от осознания сверхважности совершаемой им работы.
Год примерно на четвёртый-пятый, когда начала сказываться усталость от монотонной и довольно тяжелой работы, когда постоянно ломающийся автобус бесил и иногда доводил до припадков ярости, пассажиры стали его раздражать, а гордость за профессию сменилась злостью на нее. Он смотрел на людей в салоне и на остановках и видел, что они всё делали неправильно: неправильно входили в автобус, неправильно оплачивали проезд, бестолково толпились, мешая друг другу. У них не хватало ума заранее приблизиться к дверям и они яростно принимались расталкивать попутчиков, чтобы выскочить на нужной остановке, они не догадывались при входе сбить с обуви грязь и тащили ее в салон, они портили сидения и выкручивали болтики из поручней. В общем, несколько лет пассажиры были для Николая врагами, мешающими ему работать и не ценящими его “великого трудового подвига”.
Но время шло, хроническая усталость и недосып сменились привычкой, свойственные молодости раздражительность и нетерпимость замещались зрелой уравновешенностью. Монотонность жизни перешла в разряд стабильности и у Николая Викторовича снова изменилось отношение к пассажирам. Теперь он возлюбил их всех скопом абстрактной любовью, какой любой нормальный взрослый человек любит маленьких детей – не своих, не детей знакомых, а просто “маленьких детей”. Теперь он снисходительно и без раздражения наблюдал за всякими их неловкостями, чуть ли не с умилением глядя на своих пассажиров, как смотрят взрослые на неразумных детишек, которые только осваивают нормы поведения.
Такая любовь к пассажирам принесла свои положительные плоды: Николай стал меньше уставать, хоть лет ему становилось больше, и работа снова, как в ранней молодости, стала приносить ему радость. Видимо, правильно утверждают, что жизнь вокруг тебя отражает мысли внутри тебя.
Сейчас Николаю Викторовичу было 56 лет, он был среднего роста, не худой и не толстый, но с довольно явно обозначенным животиком. Походка его уже утратила молодецкую уверенность и, как это бывает у мужчин с приближением старости, одно плечо стало чуть-чуть выше другого и при ходьбе едва заметно выдавалось вперед, наклоняя в сторону всё тело. Голова его не являлась уже прямым продолжением шеи, а несколько сместилась по горизонтальной оси, образовав своеобразный загривок из-за которого он стал не то чтобы сутул, но смотрел теперь больше под ноги, чем вперед. Он стал немного ниже поднимать ноги при каждом шаге и сами шаги стали короче. В общем, с ним происходило все то, что происходит с большинством мужчин на рубеже пятидесяти пяти – шестидесяти лет.
