Я каждый день винила себя за то, что Сергея посадили.
Если бы можно было изменить тот день — я не полетела бы с Артуром и осталась дожидаться Моцарта дома — он не оказался бы за решёткой.
Это было всего две недели назад, а казалось, прошла вечность.
Потому что каждый, каждый грёбаный день приходили плохие вести.
Сначала проверками обложили ресторан и гостиницу и в результате закрыли.
Потом арестовали счета.
Теперь горели склады лесоперерабатывающего завода, где стояли наши сервера.
Я сидела, прикрыв глаза рукой глаза: сил смотреть новости, где показывали пожар, что полыхал второй день, несмотря на проливной дождь, не было.
Серый от недосыпа и переживаний, исхудавший до костей Бринн, стоял, держа в руках, наверное, сотую за день чашку кофе. Не знаю, он вообще спал: ночи проводил у Эльки в больнице, дни напролёт решал проблемы Моцарта. От него несло гарью — они с Русланом только приехали с пожара и, судя по их лицам, пиздец был тотальный. Радовало только одно: никто из людей не пострадал.
Иван выглядел не лучше, хоть по его лицу, как всегда, ничего нельзя было понять.
Притих даже Перси. Категорически не желая признавать мою сестру — Сашка переехала к нам, когда закрыли гостиницу — он не позволял ей себя даже гладить. Кто бы мог представить в безобидном добродушном корги такой волевой характер. Но при этом обожал Диану. Наверное, на ней, отважно варящей всем кофе, заставляющей меня зубрить ненавистную латынь и её здоровом пофигизме мы и держались.
— Всё, хватит! — выключила она телевизор. — Антон, ты марш в душ, потом ужинать и спать. Руслан, твоя комната там же, на первом этаже, — показала она пальцем вверх, — это этаж для девочек. Бро, — повернулась к Ивану, — где-то там же сумка с твоими вещами, я из дома привезла. Ужин будет готов минут через двадцать, Антонина Юрьевна вас позовёт.
— Я есть не буду, — глотком допил кофе Антон. — Переоденусь и в больницу.
— Бринн, — покачала я головой. — Я съезжу. Тебе бы поспать.
— Мы съездим, — стянула в хвост свои прямые тёмные волосы Диана. — Водитель Александры Игоревны нас отвезёт, — упрямо называла она мою сестру не иначе как по имени отчеству или «госпожа Барановская», приняв сторону вредной, но умной собачонки. — А вы все — ужинать и спать! Женёк, скажи, что охрана их не выпустит.
— Парни, вам бы и правда выспаться.
— И не тратить время, — ткнула она в Бринна пальцем. — Марш. Марш наверх!
Иван недовольно покачал головой, Бринн нехотя, но сдался под давлением моего умоляющего взгляда, а Сашка многозначительно улыбнулась, когда все, кроме меня вышли из гостиной.
— Сколько лет этой девочке?
— Семнадцать, — натянула я кофту и принялась складывать в сумку учебники: может, до утра в больнице подучу латинский алфавит и правила ударения. Ни с чем у меня не было в универе проблем, если бы не чёртова латынь да не долбанная информатика — вот что мне действительно не давалось. И кто бы мог подумать, что на первой курсе студенты факультета «История искусств» будут заниматься такой ерундой, как созданием веб-страниц и программированием.
— Я бы дала меньше, — хмыкнула Сашка.
— Я тоже думала, что ей шестнадцать, но, оказалось, летом стукнуло семнадцать. Она просто невысокая, поэтому и кажется маленькой.
— А у Бринна есть девушка?
— Да, но она сейчас в коме, — закинула я за спину рюкзак.
— И ты серьёзно не замечаешь, как девочка смотрит на него, а он на тебя? — моя сестра сунула в рот засахаренный орех. Я и не знала, что у Моцарта их целые залежи, пока Сашка к нам не переехала.
— Саш, я замужем. Он брат моего мужа. И мы друзья, — тяжело вздохнула я.
Тотальный пиздец, что вдруг обрушился на нас без Сергея, особенно усугублялся переживаниями за него. Как он там? Держится ли? Каково ему, знать, что всё рушится, а он не может ничего сделать? Ему ведь даже звонить не дают. И разрешают видеться только с адвокатом. Свиданий в СИЗО не больше двух в месяц.
Мы все искренне молились, что он что-нибудь придумает и выйдет. Никто не представлял, что. Никто не знал, как. Даже его старший адвокат, Валентин Аркадьевич, сокрушённо качал головой. Но мы верили, нет, мы истово веровали в Моцарта.
И только на этой вере и держались.
Я так точно.
Глядя в окно машины, на вечерний город, что поливал дождь, я с трудом верила, что мы поженились всего две недели назад. Что всего каких-то четырнадцать дней назад был день нашей свадьбы.
Десятое сентября.
Такой тёплый и ещё по-настоящему летний день, когда казалось, осень никогда не наступит, а наше счастье будет вечным.
И в то, что его посадят, а у нас на двоих осталось не больше нескольких часов, меньше всего верилось, лёжа у него на груди…
Моцарт лежал на спине, спокойный и расслабленный после сокрушительно крышесносного секса и безмятежно курил.
Словно ничего не случилось: Патефона не посадили, в него не стреляли, Целестина, что закрыла его грудью, не борется сейчас за жизнь, меня чуть не изнасиловали, а он не застрелил дядю Ильдара, что пытался это сделать, и за Моцартом с минуты на минуту не должна прийти полиция.
Словно никогда ничего плохого не случится.
— Ни разу не видела тебя курящим, — приподняла я голову, чтобы посмотреть на него.
