Утром, в третий час от восхода, Амза, семнадцатилетний рыбак из рода Кагуа, едва не упал, перескакивая через забор, отделявший пляжную гальку от дороги. Рассмеявшись, он заторопился дальше, к дому.
– Брат, брат! – крикнул Амза, вбежав в калитку.
– Что случилось? – Даут обеспокоенно поднялся со стула.
Валера, отец братьев, ровнявший изгородь за кукурузным амбаром, замер и прислушался.
– Там, на берегу! Дельфин! – сквозь частое дыхание произнес Амза и улыбнулся.
– И чего? – удивился Даут. Качнул головой, возвратился на стул.
Валера продолжил ровнять изгородь.
– То есть как «чего»?! – воскликнул Амза. – Что с ним делать-то? Ты пойми, он на берегу! На камнях! Ведь помрет там. Даут!
– Почему ты не закрыл калитку? – обратилась к младшему сыну Хибла.
Она была в апацхе[1], кипятила молоко для мацони[2]. Выглянув за угол, заметила небрежность юноши. Тот, вздохнув, вернулся к калитке, запер ее.
– Баська, не сейчас! – махнул он подбежавшему псу.
Пес, однако, не уходил. Сел возле ног Амзы, поднял голову. Упрямо смотрел на хозяина и при этом быстро перебрасывал хвост.
– Зачем он вообще вылез из моря? – спросил Даут.
– Мне откуда знать?.. Ну!
– Только не задерживайся, – крикнула Хибла. – Не забывай, тебе еще ачалт[3] чинить.
– Помню, ан. Мы быстро, – улыбнулся Даут. – Пошли!
– Побежали! – крикнул Амза и, не дожидаясь возражений брата, бросился к дороге.
День начинался чудный. Ветер облегчал нарождающуюся жару. Весной наконец испарилась гнетущая влажность. Старики, перетерпевшие губительный март, радостно наблюдали за тем, как оживает их край. Светло-розовыми бутонами расцвела алыча, ее тонкие колючие ветви неспешно колебались в теплом воздухе. Свежими цветочками белела мушмула. Из зимнего забвения возвращались запахи и звуки.
