Звонок раздался около девяти вечера.
Максим снял трубку, следя за цветными столбиками котировок. Инфа была ладной, сходящейся к прогнозам, но что-то в картине дня было выжидательное, будящее легкую тревогу…
– Да?
– Алло! Здравствуйте. А можно позвать Петра Анатольевича? – сказал далекий женский голос.
Максим помолчал.
– А, простите, с кем я говорю?
– Это Людмила, Людмила из Свердловска. Петр Анатольевич читал у нас в прошлом году. Он должен вспомнить, я подходила насчет аспирантуры…
Максим почесал бровь. «Сумасшедшая, помягче».
– А, Люда, видите ли… Петр Анатольевич… его нет. С нами, я имею в виду. Он скончался.
Трубка осеклась.
– Когда это случилось?
Максим выждал паузу:
– А… довольно давно. Впрочем…
– Вы его сын?
– Да.
– Почему же… Как… Почему? Мы бы знали… На днях? Ну как же… нам бы послали телеграмму! Почему же кафедру не известили? Мы…
– Отца нет… уже давно… Люда.
– Это квартира Сметанниковых?
– Да. Люда… отец не мог, понимаете, не мог читать вам в прошлом году, вы ошиблись, забыли, его нет… уже пятнадцать лет. Вам, видимо, дали другой номер.
Трубка зашелестела:
– Он мне сам давал ваш номер. В прошлом году.
Максим потерял терпение:
– Люда, ну давайте сверим часы, в конце концов. Восемнадцатое ноября, восемь сорок одна!
– …три. Вас зовут Максим?
– А почему, собственно… – В Максима стал закрадываться холодок.
– …Он показывал вашу фотографию, когда мы чай пили. Вы… вы там совсем маленький. Три года.
Максиму не было страшно. Его словно что-то подхватило и понесло.
– …Я еще сказала, какой чудный ребенок. Мой Валерка на вас чем-то похож даже. Одна ращу. Вы чем сейчас занимаетесь?
– Я… финансовый аналитик. Постойте… – Он стал понимать. – Какой у вас год? – хрипло выкрикнул он.
– Семьдесят восьмой. А… у вас какой?
– Две тысячи… не помню… Люда!
– Максим, а вы точно оттуда?
Максим оглядел панели, свалку компактов, кофейный комбайн, маркеры, липкие стикеры, кучу цветной канцелярской дряни на столе… Из всего окружавшего реальнее всего оказался голос. Ее голос. Остальное поплыло и словно бы исчезало, намекало на неподлинность, расписывалось в ней по краю какой-то обширной ведомости.
– Люда!
– Что?
– Нас, видимо, в любой момент могут прервать. Кто будет говорить? Быстро.
– Вы. Говорите вы. Что у вас, что с нами стало? Почему финансовый аналитик? Это что, профессия?
– Люда, слушайте меня, в девяносто первом не стало страны, социализм рухнул, наступил капитализм. Люда, это ничего, вас там не прослушивают?
– Да ерунда! Говорите, я слушаю!
– После были войны, конфликты, национализм, парад суверенитетов. Все отделились, ругались, не платили зарплат, голодали, торговали всякой дрянью, убивали друг друга в подъездах, на улицах. Мы до сих пор лежим и не можем подняться. Помните всякие гадости о капитализме – инфляция, кризисы, коррупция, массовый террор? Так вот – все это случилось с нами. Ни рассказать нельзя, ни объяснить. Сейчас мы просто Россия, в границах РСФСР, за республики дерутся какие-то группировки, а мы вроде бы западной ориентации, но без сил, без средств, совсем слабые, понимаете? Отец просто с ума сходил, читал газеты, смотрел ящик и как бы ник, сгибался, дряхлел, болел, никуда не ездил. Я пытался его поддержать, но мы уже не понимали друг друга. Я виноват, я так виноват перед ним. Вы еще слушаете?!
– Да, Максим…
Кажется, она заплакала.
– Вы что?
– Жалко вас. Как же так?
Это было упреком. Он различил это и осекся.
– Нет-нет, вы не подумайте… Мы, конечно же, существуем. Кто как может, конечно. Занимаемся по большей части всякой ерундой. Тошно, кто спорит, но вы не огорчайтесь! – дрожала нога, он словно утешал ее маленькую, хотя сейчас ей должно быть около шестидесяти, крупная тетка, наверно, погасшая, замотанная, с тощей зарплатой, вцепилась намертво в каком-либо закутке, идти некуда. – Как там у вас?
Люда помолчала.
– Да нормально, – раздался свежий звонкий голос. – Вчера прачечную открыли на углу. Хотя, что я вам… Ну, как всегда. Вы же должны помнить. Успехи, достижения, вести с полей, переходящие ордена. В меру скучно. Жизнь!
Максима повело. «Жизнь».
– Каким был отец? Каким вы его запомнили?
– Видный мужчина. И настоящий ученый, мы сначала много спорили с ним, но потом наладилось взаимопонимание, и он даже приглашал меня в Москву на межинститутский семинар. И Георгия…
– Ваш муж?
– Мы развелись… Два месяца назад.
– Люда!.. – Максим дышал ровно и глубоко, как ни разу за последнее время.
Она помолчала.
– Вам там очень плохо? – спросила трубка.
Максим открыл рот и поднял голову к навесному потолку с яркими миньонами, пучками рассеивавшими свет по квартире.
Раздались короткие гудки.
Трубка грохнулась о ковролиновый пол. Максим оглянулся и увидел отца. И рванулся к нему, опрокидывая все остальное.
