Она часто вспоминала их вечер. Тот последний вечер, когда они сидели в поле, за околицей, у горящего костра. Смотря на языки жаркого пламени, каждый думал о грядущей разлуке. …Сколько она продлится?.. – год, два?.. больше, меньше? Тогда никто не мог ответить на этот вопрос. Никто. Наши войска отступали и потери, по сводкам Информбюро, были значительные. С самого начала войны, а уже сентябрь заканчивался, наступление немцев шло словно по накатанной дороге. В новостях только и говорилось о сданных, «после долгих и упорных боев», городах.
Ночь выдалась звездная, и прохлада проникала под кофточку. Анфиса зябко поежилась. Петр заметив это, снял свой пиджак и набросил на ее плечи. Пододвинувшись к нему поближе, она произнесла:
– Как же я буду без тебя, Петруша?.. ― в ее голосе послышались слезы. ― Надо было нам пожениться…
– Нет, Анфиса. Не до этого сейчас. Не до свадьбы. И, потом, в случае чего… ― тут он немного замялся и, после небольшой паузы, уточнил: ― Ну, если меня убьют, ты выйдешь за другого…
– А какая разница… ― уже чуть не плача проговорила Анфиса.
Но Петр грубовато перебил ее:
– А я буду знать, дождалась ли ты меня…
– Значит, ты мне не веришь?.. ― совсем упавшим голосом произнесла она.
– Глупышка ты Анфиса!.. ― в его голосе прозвучала такая нежность и любовь, что Анфиса ощутила себя так, будто в этот момент теряет все… ― Если для меня, твоя чистота очень значима, то коли не вернусь живым, другой спросит с тебя – кому, мол, отдала свою честь… а я не хочу ломать твоей жизни. Не хочу!
– А я – не выйду ни за кого замуж! Мне никто не нужен, кроме тебя! Слышишь, никто!.. ― и она разрыдалась.
Он обнял свою суженную за плечи и повернул ее лицо к себе:
– Перестань так говорить, не надо! Ты молода, тебе – жить! Кому будет от этого легче? Никому… Ты только дождись меня, хорошо?
– Конечно, Петруша. Я буду тебя ждать, буду! Моя любовь всегда будет с тобой, всю жизнь!..
В полдень, от сельского совета, из их деревни отправился небольшой отряд мобилизованных мужчин. Среди них и он, девятнадцатилетний и единственный мужчина в семье. Отца Петра похоронили за восемь лет до начала войны. Его подвода ушла под лед, когда тот перебирался по хрупкому льду на другой берег, возвращаясь из райцентра. Повзрослевшего очень рано Петра ни на минуту не покидало чувство ответственности перед матерью и четырьмя сестренками, которые были одна другой меньше. …А у Анфисы – семья небольшая. Мать да младше на целый десяток лет сестренка Шура. Отец сгинул еще в финскую, так что в доме все держалось, как впрочем, и было впоследствии во многих семьях, на женских плечах. Помогая матери по хозяйству, Анфисе пришлось держать в руках не только метелку и сковороду, а и молоток.
Будто предчувствовала тогда Анфиса, что не судьба им быть вместе. Не судьба…
Совсем скоро многих бездетных женщин из деревни отправили рыть окопы. Сколько лиха натерпелась восемнадцатилетняя Анфиса – знает только она! Холодно, голодно… бывало работали под проливным дождем, а после и обсушиться было негде. Поселили их в продуваемом со всех сторон ветрами сарае, где на наспех сколоченных нарах лежала солома. Тогда-то Анфиса и заболела воспалением легких. В очень плохом состоянии отправили ее в госпиталь. Довольно долгое время она находилась между жизнью и смертью. Молодой организм все же победил. Хоть и медленно Анфиса стала поправляться. За время рытья окопов и болезни, Анфиса сильно похудела. На ее лице остались лишь большущие темные глаза. Именно эти глаза, с выражением обреченной тоски и печали, привлекли внимание завхоза, отъявленного бабника и негодяя.
– «…Поедем, красотка, кататься… давно я тебя поджидал!..» ― увидев ее во дворе госпиталя, пропел он густым басом. ― Че-то я тебя раньше не замечал… откудова ты?
Анфиса смутилась:
– Я лежала в лихорадке… пару дней, как встала.
– А я думал, что ты – вольнонаемная, новенькая, ― окинув ее своим масленым взглядом, ну точно кот на сметану смотрит, он произнес: ― Ишь как исхудала-то! Кожа да кости!.. Краше – в гроб кладут!.. Ну ничего, были б кости, а мясо – нарастет!..
Он вынул из кармана своей фуфайки пряник и протянул ей.
– На-ка, побалуйся…
Она не хотела брать, стеснительно пробормотала:
– Спасибо, не надо…
Но он насильно сунул его прямо в руку девушке, сказал:
– Ну-ка не прекословь старшим! Бери, пока дают!.. А бить будут – убегай!.. ― и ушел, оглядываясь на ее худенькую фигурку в большом ватнике поверх больничного халата.
Девушка стояла посреди двора и смотрела на пряник… есть совсем не хотелось, но он соблазнительно поблескивал белыми облитыми сахарным сиропом боками на темном, что не удержавшись, она надкусила краешек. Анфиса была сыта. Только недавно завтракала пшенной кашей сдобренной маслицем. А вот пряник сама не заметила, как истаял у нее во рту! И таким вкусным он ей тогда показался, что до сих пор, когда уже прошли десятилетия, она помнит его вкус. Должно быть, морозный воздух сделал свое дело. Да может и голодуха на окопах сыграла свою роль. И она была так молода!..
