Детство и юность я провёл в городе Алма-Ате (ныне – Алматы). Город расположен в подковообразном изгибе отрогов хребта Заилийский Алатау. И, как теперь модно говорить, брендом города являлись, да и сейчас являются висящие над ним голубоватые горы, вершины которых покрыты вечными снегами. В ясную погоду снега блестят под солнцем. Ниже снегов – скалы и альпийские луга, ещё ниже – леса знаменитых тяньшанских елей, издали кажущиеся тёмно-зелёным бархатом, прорывая который вырастают эти вершины. Формы вершин совершенно различны – зубчатые пики-стены, во впадинах которых порой видны или угадываются ледники, острые пирамидальные пики. И то ли набегают на всё это великолепие, то ли стекают с него округлые зелёные волны предгорий или, как ещё их называют, «прилавков». Они более светлых оттенков зелёного и тоже кажутся бархатистыми – ни дать, ни взять хемингуэевские «зелёные холмы Африки». На самом деле, как и холмы Африки, предгорья покрыты не столько травой, сколько невысоким, по колено, кустарником, преимущественно колючим. Но расстояние скрадывает эту колючесть, как и острые края скал и их обломков, рисуя завораживающую благостную картину, манящую и притягивающую.
Естественно, с самого детства всё это исследовалось и ощупывалось – постепенно, с возрастом, от прилавков до снегов. И складывалась единая, стройная картина, прекрасная в целом и допускающая увеличение волшебной лупой памяти до отдельных камней, деревьев, кустов и травинок.
Город стоял и стоит на плавно понижающемся ровном склоне хребта, к границе своей выбегая в степь, наклон которой уже практически неощутим. Степь была покрыта травой, а местами серебрилась ковылём. Там жили всякие удивительные животные, некоторые из которых сейчас практически уже вымерли с помощью человека. Такие, например, как страусы наших степей – дрофы. Дальше в степи становилось всё больше песчаных пятен, и она переходила в пустыню с барханами, поросшими саксаулом и своими особенными, пустынными кустарниками. Весной эта пустыня на короткое время покрывалась травой, цветами и булыжниками совершенно одуревших от весны и любви черепах. По барханам ночью носились тушканчики, зайцы, мелкие пустынные лисы и длинноногие ушастые ежи. В пыли редких дорог сидели диковинные ночные птицы. А днём – бегало и ползало множество различных ящериц и змей, оставляя на песке следы, быстро стираемые ветром.
По пустыне протекала большая река, в которой водилась разнообразная рыба. По реке даже ходили небольшие суда.
И весь этот закономерно изменяющийся ландшафт с его населением осваивался, исследовался и записывался в памяти, неистребимо врезаясь в неё.
А потом жизнь продолжалась и наполнялась другими интересами. Менялись места обитания этих интересов – учёбы, работы, семей… Но пейзажи, впечатанные в память, по временам всплывали, проявляясь, как на листе фотобумаги, погружённом в проявитель. Всплывали во сне и наяву яркие чёткие фрагменты реальных пейзажей и происходившие на их фоне события.
По мере удаления во времени и пространстве от любимых мест детства и юности, по мере непрерывно растущей занятости, пейзажи этих мест и времён вытеснялись в сны. И там, в снах, желание сохранить целостность такого прекрасного и ценного мира, привело к удивительному явлению. Начал складываться некий единый пейзаж, который я почти сразу назвал «синтетическим», поскольку он был сюрреалистично синтезирован из достоверных фрагментов. Со временем этот синтетический пейзаж оттачивался, с одной стороны – уточняясь, с другой – обобщаясь. И в конце концов, примерно к моим тридцати годам, практически сложился окончательно.
Вот как он стал выглядеть. Степь – пастельно-зелёная, без каких-либо мелких деталей. Она практически плоская, но очень незначительно, буквально на уровне догадки, всей плоскостью поднимается к горизонту. И там, далеко, плавно, но быстро переходит в одинокий, такой знакомый и в то же время совершенно абстрактный в своей уединённости пик с заснеженной вершиной. Других гор рядом с ним нет, да и вообще внимание сосредоточено только на нём. Ни рамок, ни размытых краёв картины – просто степь, переходящая в гору.
К горе ведёт дорога. Обычная грунтовая дорога, по-видимому, пыльная, желтовато-глинистого цвета, с обычными для такой дороги неровными обочинами. Там, далеко, дорога, слегка извиваясь, уходит на гору, сужаясь в перспективе до невидимости уже к середине горы. Но совершенно очевидно, что она продолжается, постепенно становясь тропой. Наверное, по этой тропе можно зачем-то добраться до вершины. Откуда взялась дорога, кто натоптал тропу – вопросов не возникает. Точнее – они не имеют смысла.
