Знойным выдалось лето первого года третьего тысячелетия в удивительном городе Москве. Неприятности одна за другой так и валились на головы, как отдельных граждан, так и всей страны в целом.
Не секрет, что без мелких неприятностей жизнь пресна. Но крупные… избави нас, Боже!
В тот липкий и тягучий июльский полдень в большой комфортабельной квартире добротного дома, выстроенного для больших начальников, сделался неприличный переполох. Несколько часов назад хозяин квартиры, бывший видный советский генерал, один из столпов КГБ, собрался расстаться с номенклатурной жизнью, безответственно предоставив домочадцев ожидавшему их отнюдь не номенклатурному будущему.
Подобные служаки старой закалки имеют обыкновение жить в типичных для генералов условиях, предполагающих обширную, забитую вещами квартиру, обязательную пару прихлебателей и старческий маразм. Так принято. Не отличался оригинальностью и наш герой, Иванов Иван Иванович.
Лабиринты генеральской квартиры занимала расставленная по ранжиру мебель времен сталинского монументализма, а темную глубину углов заполняли мрачные отсветы плотных темно-красных штор, обрамляющих окна и двери. Здесь соседствовали и активно взаимодействовали запахи сырости, нафталина, любимых сапог, а в последнее время все больше – лекарств. К ним примешивались разнообразные ароматы кухни, а также частые выхлопы самого хозяина. Все это жизненное многообразие стекалось в просторный коридор, превращенный сквозняками в подобие аэродинамической трубы, и клубилось таким бодрящим коктейлем, что всяк вошедший кривил рот в невольной гримасе, которая читалась хозяином как проявление участия к непростой судьбе руководящего работника грозного ведомства.
В круг незыблемых привычек генерала входила и святая вера в несокрушимость генеральной линии родной коммунистической партии и правильность устроения окружающего советского мира. Служить его безопасности приходилось не только щитом, но порой и мечом. Кто-то разбивался об этот щит, кого-то не пощадил и меч… Выполняя заветы Ильича, как соблюдает библейские заповеди истинно верующий, Иван Иванович являлся на ковер верховного пастыря, где перед ликом своего бога получал награды, наказания или же индульгенцию за предстоящий крестовый поход.
Развал Союза он воспринял как личное оскорбление. С тех пор Иван Иванович вялотекуще хворал, редко выходил из дому, бывших же адъютантов и дальних родственников, в ассортименте роившихся в закоулках его многокомнатного жилища, тиранил мелочными придирками и гонял почем зря, пугая выражениями из телевизионной рекламы.
Отставной вояка искренне считал происходящие в стране перемены недолговечными, относя их к злым проискам мирового империализма. В каждой морщине лица этого вредного старикашки, отмеченного печатью ярого службиста, читались этапы большого пути страны, хозяином которой он мнил себя и поныне.
Строго соблюдая все формальности прохождения извилистых коридоров власти, наш герой смог в свое время приблизиться к самой главной кормушке той великой страны, которую сейчас уже, увы, не отыщешь на карте. Теперь же как персональный пенсионер пытался почивать – или почить? – на лаврах, невзирая на достигнутое на ниве борьбы за мировую безопасность. По утрам он неукоснительно просматривал все газеты, вечером не пропускал программу «Время». Он ревностно следил за политическими событиями, язвительно озвучивая любые указы, решения и постановления чиновников всех уровней и сопровождая их отборной площадной бранью. Не всегда и не все находило эквивалент в армейском словаре Ивана Ивановича. Видимо, оставляя самые сокровенные выражения для более важных поводов, он мог неожиданно перейти на литературный язык, но звук его голоса при этом все равно оставался матерным.
В это утро он необычно долго кряхтел и ворочался в постели. Не встал генерал и к обеду: помешали зеленые кенгуру – они нагло прыгали по комнате, от крика трансформируясь в радужные мыльные пузыри. Иван Иванович мужественно отгонял их, отсылая к чьим-то матери, бабушке и дедушке, а также по другим известным ему адресам; но звери множились со страшной скоростью, уклоняясь от выполнения приказов. Постепенно пришельцы заполнили все пространство комнаты, беря в кольцо последний оплот сталинизма – кровать и подбираясь прямиком к жилистой генеральской шее. Одна довольно милая кенгурушная мадам умудрилась примоститься рядышком, напугав старика недвусмысленным предложением, подкрепленным щекотанием игривого коготка.
Тут уж генералу стало совсем невмоготу. Из последних сил он дотянулся до тумбочки и налил себе рюмку водки из старых запасов, после чего неохотно согласился принять врача.
К приезду скорой помощи наглые сумчатые куда-то испарились, да и мыльные пузыри тоже, – и генерал обрел наконец необходимую ясность мысли. Тренированная интуиция подсказала понимание ситуации. Потому придирки врача касательно спиртного, острого, сладкого и прочих маленьких стариковских удовольствий, включая курение, стол и стул, а также поиски давления и пульса с озвучиванием латынью результатов осмотра, – то есть приличествующую случаю бесполезную болтовню, – Иван Иванович спокойно пропустил мимо ушей. Зорким взглядом пытался больной уловить не в звуках речи, но в глазах и мимике доктора, в шевелении его пухлых губ, в хитросплетении профессиональных жестов главное: правду.
