Меня зовут Степан Чепиков, и живу я в Париже. Один приятель мне говорит: «А чего ты, дядя, по-русски не пишешь? У нас сейчас чего только не издаётся, может, и ты спонсора найдёшь». Ладно, купил это я по интернету русский шрифт на кусочках слюды и наклеил его на свои латинские клавиши.
Вопросительный знак клеить некуда, не хватило ему клавиши, так что я его из латинской системы заимствую. В Париже много нашего народа кучкуется, но сначала я вам расскажу про Кузю Дуплинского. Он здесь рядышком в одиннадцатом районе мыкается. Фамилия, конечно, у Кузи неоднозначная, с экивоками, но выбирать ему особо не приходилось: Дуплинский он по матери, а по папе он вообще Немнихер. Когда фамилию выбирали, папа сказал, что Дуплинский звучит более по-мужски. А имя Кузьма родители большевики ему дали для того, чтобы сразу было видно, что это человек русской культуры. И Кузя им был, читал он запоями… ну и пил так же. Но если в России он выпивал невменяемо, то здесь, в Париже, Кузя тихий. Он кушает по-французски красненькое и жалуется на печень. Из плодово-выгодных (французы говорят «красное, которое пачкает») предпочитает недорогой «Котик»1, мотивируя тем, что он, «котик», всегда имеет не менее 12,5° на этикетке, и что у которых ниже 12°, у тех повышенная кислотность.
Но главное не в Кузиной способности трескать «Котик» с утра до вечера, а в том, что с ним вечно случаются какие-то истории. В этом и есть интерес Дуплинского как индивидуума. Он, конечно, рассказывая, расцвечивает, но мы знаем, что каждый автор имеет право на гиперболу, даже если яркость повествования прямо пропорциональна количеству усугублённого. Как правило, у Кузи всегда есть чем подтвердить свои мифоисторические изыски, фотография какая-нибудь или книга с дарственной. А как он саму Катрин Денёв в щёчку целовал, я лично видел, но об этом потом. А тут ещё и фильм, где он с Бобиком снимался. Бобик это он для него, а для нас с вами он Роберт, Роберт Де Ниро. Что? Какого такого? Вот и другие так же – «целуйте меня, я только что с поезда…», – а потом фильм посмотрят и полчаса рта закрыть не могут! И естественным образом прекращают возникать, потому как факт налицо: вот вам Кузя, а вот Де Ниро – стоят по бокам красной машины, перетирают по-важному, и Жан Рено тут же голос подаёт, что-то Кузe доказывает. Каково! Я вам, конечно, всё расскажу с его, Кузиных, слов, а вы уж сами делите на четырнадцать (я уже поделил), не забывайте только, что фильм существует, и каждый год его строго обязательно перезапускают по многим здешним каналам, типа наподобие культовая картина, как здесь говорят, «стандартная классика»! И так уж теперь получается, что и Кузёнок вместе со своим «котиком» тоже вроде как в «классики» попали! Нет, но это надо!
А дело было так. Знакомые знакомых Кузи… Все Кузины рассказы начинаются именно так, и что самое удивительное, они с «Котиком» никуда из своей конуры не выходят, спрашивается, откуда у него такое море знакомых?! Значит, знакомые знакомых Кузи (киношные люди) искали русский типаж «с тухлым взглядом» на малюсенькую роль в большом американском фильме. Что касается взгляда, то это правда – у Кузи он побит изрядно неуёмным количеством скушанного, но русский типаж, я извиняюсь, в Париже можно и порусопятей найти, и не очень напрягаясь. В арабских лавках, где Кузя иногда «Котиком» затоваривается, они его за своего принимают, начинают с ним на ихнем лопотать. Я это к чему? Вот у меня и голова подсолнухом, и глаз голубой, и ещё потухлее Кузиного будет, и верчусь-то я колбасой на всех парижских тусовках, но что-то мне никто ничего не предлагает. Обидно!
Короче, поехал Кузя на первый просмотр в волнении. Проблемы что надеть на встречу не стояло, кроме носков и трусов у Кузи всё было в единственном экземпляре, чистая рубашка в том числе. Сам я помодней буду, в принципе, мог бы одолжить, но у меня всё на два размера меньше.
Про даму, которая должна была его прослушивать, ему сказали, что это она придумала «кастинг» во Франции, вроде того, что до неё он как профессия не существовал, в Штатах да, а во Франции нет. Был у неё, правда, один небольшой перерыв. С 1942 по 1945 год с сотнями тысяч других фигурантов её отправили на «массовку» в Освенцим. Кузя видел сине-поблёкший номер на её руке. Ещё ему сказали, что это она помогла в начале карьеры Изабель Аджани и Софи Марсо и открыла много других талантов.
Когда Дуплинский встретил её в первый раз, он, по его словам, так и прикипел к полу. Эта память французского кинематографа как две капли воды была похожа на маму Мишки Шнуркова Любовь Михайловну.
Так вот, у этой французской бабуси, которую все звали Марго, похоже, был такой же бамбуковый радикулит, как у Любовь Михайловны, то есть она передвигалась буквой «зю». Объяснить, как это, Кузя не мог, говорит, надо видеть. Говорила Марго тоже потресканным голосом Любовь Михайловны, но по-французски. Что ещё поразило Кузю, кроме таких же как у мамы Шнуркова рейтузов, обтягивающих сучковатые ножки, так это ботиночки «прощай молодость». С молнией наверху! Именно такие носила всю свою жизнь мама Мишки. Дуплинский всегда думал, что их нигде кроме как в СССР не производили. По словам Кузи, они с Марго закорешковали, сразу после того, как он совершенно искренне поинтересовался, не было ли у неё родственников в Москве:
