© Аркадий Застырец, 2015
В оформлении обложки использована репродукция с рисунка "Дездемона умоляет Отелло" (1911) Ханса М. Стифтунга
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
ЙАГО
площадной гиньоль в одиннадцати картинах с прологом, двумя интермедиями и эпилогом по мотивам произведений Уильяма Шекспира
Л И Ц А
(в порядке появления на сцене)
ШУТ на службе у Отелло
ГОНДОЛЬЕР
РОДРИГЕС, отвергнутый воздыхатель Дез
БРАБАНЦИО ДЕ МОНА, венецианский сенатор, отец Дез
ОТЕЛЛО, негр, генерал Венецианских вооруженных сил
КАССИО, адъютант Отелло
ДЕЗ (по отцу Де Мона), жена Отелло
ДОЖ
ПЕРВЫЙ СЕНАТОР
ВТОРОЙ СЕНАТОР
МАТРОС, гонец с галеры
ПЕРВЫЙ ОФИЦЕР в Венеции
ПЕРВЫЙ ОФИЦЕР на Кипре
МОНТАНО, смещенный губернатор Кипра
ВТОРОЙ ОФИЦЕР на Кипре
ТРЕТИЙ ОФИЦЕР на Кипре
КРИКИ ЗА СЦЕНОЙ
ЧЕТВЕРТЫЙ ОФИЦЕР на Кипре
ЭМИЛИЯ, жена Йаго, влюбленная в Кассио
ПАЛАЧ на службе у Отелло
Слуги, матросы, пьяницы, публика в зале
Действие происходит в Венеции и на о. Кипр
На просцениум выходит Шут, одетый и загримированный в соответствии с ролью Пролога.
ШУТ (в роли Пролога)
Всегда во всём не я же виноват,
Я милостив, я добр и благодушен,
Бываю щедрым сам себе в ущерб,
Люблю и стариков я, и младенцев,
Не верю в Бога, честно говоря,
Поскольку мне противны лицемеры,
Которые притворно ходят в храм
И крестятся, держа в кармане кукиш,
А ведь с таким же рвением вчера,
Задрав штаны, бежали в планетарий…
Я не таков, я честен, как пистон,
Не вижу в жизни смысла, кроме жизни,
Но эту жизнь от сих до сих люблю
И продлевать надеюсь бесконечно.
Неколебима нравственность моя,
И мне не надо пугал христианских —
Чертей, костров, крюков и всех кругов
И ужасов придуманного ада —
Чтоб добрым быть и зло изобличать,
Особенно в соседях и соседках,
Чтоб поступать по совести всегда,
Чтоб старших уважать, жалеть убогих,
Не обижать собак и малышей,
Об общества цветении заботясь
Не ради рая призрачных наград,
Не потому, что страхом я опутан,
А просто так, всего лишь оттого,
Что человек я, видимо, хороший.
И нынче, как хороший человек,
Представлю вам трагедию с Петрушкой —
Напротив, о таком, что хуже нет
И не было, и вовсе не бывает,
О страшном интригане и лжеце,
О бешеном завистнике и воре,
Предателе, убийце, подлеце,
Лисы хитрей в делах и разговоре,
О том, кому невнятно слово «честь»,
О том, кто притворяется, как дышит,
И на заборах матерное пишет,
Запихивая приторную лесть
В глаза тому, кто верит, бедолага,
И негодяем будет ослеплён,
Кто этот негодяй? Конечно Йаго!
Один лишь он. И это всё о нём.
Уходит.
Улица в Венеции. Полумрак. Очень влажно. Пахнет мочой, кровью и псиной. Раздается голос гондольера, поющего свою знаменитую сладкозвучную баркаролу.
ГОНДОЛЬЕР
Свет замерцал в неглубоком канале,
Это из облака вышла луна,
Сердце кручина настигнет едва ли —
Вряд ли поспеет за нами она.
Ловко я вдаль устремляю гондолу,
Длинным шестом опираясь о дно,
И распеваю свою баркаролу,
Голосом сладким, как в чаше вино.
Это я, гондольер,
без забот и тревог,
Шалашом для любви
мой послужит челнок.
Это я, гондольер,
Но хоть как назови,
Мы в гондолах стоим —
Часовые любви.
Хочешь к любимой попасть незаметно
Лишь на балкон или сразу в постель —
Свет замерцает в канале приветно,
Пены завьётся в воде канитель.
Кто это вдаль устремляет гондолу,
Длинным шестом опираясь о дно?
Кто распевает свою баркаролу
Голосом сладким, как в чаше вино?
Это я, гондольер,
без забот и тревог,
Шалашом для любви
мой послужит челнок.
Это я, гондольер,
Но хоть как назови,
Мы в гондолах стоим —
Часовые любви.
Страсти любовной любые препоны —
Это равно что для рыбы блесна.
Город Венеры порочней Вероны,
А уж тем более если весна.
Мальчик и девочка бросили школу —
Было их двое, а стало одно.
Пойте, ребята, со мной баркаролу,
Голосом сладким, как в чаше вино.
Это я, гондольер,
без забот и тревог,
Шалашом для любви
мой послужит челнок.
Это я, гондольер,
Но хоть как назови,
Мы в гондолах стоим —
Часовые любви.
На гондоле к дому сенатора Де Моны подплывает Родригес. Он в изрядном подпитии и смятении.
РОДРИГЕС
А вот и дом Де Моны! Уж пустой
В той части, где сокровище лежало,
Дыханьем сладостным легко вздымая грудь.
Обещанное мне – досталось вору,
Лицом – чернил с рождения чернее!
Да как же… По какой причине Йаго,
Владеющий, когда не кошельком
Моим, так уж наверно содержимым
И в дружбе тесно слившийся со мной,
Молчал до сих об этом подлом деле?!
Да друг ли он? Велел теперь орать,
Будить её отца с людьми и стражей…
А раньше почему был глух и нем?
Зачем Отелло служит, ненавидя?
Не тащит ли каштаны из огня
Моими расторопными руками?
Конечно, ясно! Видно по нему,
По искоркам мечтательным во взоре
Посаженных у носа в ямы глаз,
По уст его порочному оскалу,
Наш Йаго – плут отчаянный, из тех
Что до поры лишь служат генералам,
Печась тайком о шкурном, о своём,
И только лишь накопят оперенья,
Когтями – вжих! – хозяину письмо
Прощальное его же глупой кровью —
И вверх, за чином собственным летят.
Пожалуй, не кривит душою Йаго,
Когда он командира своего
И в пух и прах последними разносит.
К тому же тот безжалостно втоптал
Венец его карьерных ожиданий
В решений неожиданных навоз —
Дав Кассио погоны лейтенанта…
Кому, кому? Ботанику в очках!
Щенку в войны стремительных науках,
