«Привет! Можно мне с вами играть?» Вот так просто. Хочу. Можно? Или «мирись, мирись, мирись…», и мизинчики сцеплены. Дети открыты миру, а мир открыт детям. Крутая опция. Жаль, не сильно совместимая с нами – взрослыми и важными. Но всё просто: нужно раз и навсегда забрать у других право решать, кто ты. Какой ты. Зачем ты.
Ты есть. Этого достаточно.
Говорят, дети пахнут тем, что создал для них Бог: молоком и счастьем. А взрослые… взрослые пахнут тем, что создали сами: парфюмом, иногда коньяком и грустью. ⠀
Я иду по всё ещё летнему парку. Так мне хочется. Потому что календарь сорвал последние летние дни и уже унёс их в закрома прошлого. Но я опаздываю и никак не хочу отпускать лето. ⠀
От неосторожного движения полы кофты распахиваются, и до кожи в глубоком вырезе тонкой майки дотрагивается прохладный ветер. Он будто шелестит: «Осень пришла. Ты не заметила». Я ёжусь, глажу оголившееся место рукой, хочу накрыть его тёплой ладонью, согреть, спрятать. Но ладонь тоже холодная.
Парк залит солнцем, а я мёрзну. Играют дети, прогуливаются влюблённые, старики сидят на лавочках. Ветер треплет мои волосы. Я тихонько иду по витиеватым дорожкам, хрустят под ногами мелкие камешки. Мне всегда страшно прощаться. Как тогда.
***
Последнее лето в родных краях. Глаза, полные бессилия и любви. Странный коктейль, состав которого я фильтрую только сейчас, в сорок. А тогда, в семнадцать, душа сделала снимок на память и вложила в копилку важных воспоминаний. ⠀
Чух-чух-чух. Платформа начинает движение, едут куда-то дома и густые зелёные деревья. А я все ещё тут, потому что он рядом. Смотрит, будто сомневается: может, шутишь? Нет, нить молчаливой игры обрывается, как и перрон.
«Куда ты, глупая?!» – бессилие в его глазах вырисовывается крупными мазками. Он не может привязать меня к ноге, руководить моими мыслями и тараканами, проживать мои ошибки и ловить мои грабли. Да, он хотел бы собрать на себя все шишки мира. Но это не его шишки. Это мой опыт. ⠀
Слёзы текут по щекам, едкий запах дыма в тамбуре вгрызается в лёгкие. Я припечатываюсь лбом к грязному окну и жадно всматриваюсь в его лицо. Но вместо бессилия вижу любовь.
«Не волнуйся, слышишь?!» – беззвучно кричу ему глазами. Я тоже боюсь. Но я должна. Так просто не сворачивают жизнь в чемодан и картонные коробки. Всё, что было, разбилось вдребезги. Мы сидели на осколках моей жизни и сначала молчали. А потом говорили. Долго-долго…
Живя в разных домах, мы уже не делились личным и сокровенным, но ты почувствовал звенящую пустоту за моей улыбкой и заставил меня оттаять. Ты вернул мне детство, ты вернул мне лето.
Я всё помню. ⠀
Через десять лет ты скажешь: «Дочь, молодец, что уехала. Правильно сделала». Посмотришь на меня, и я снова вспомню, как боролись в твоих глазах бессилие и любовь. Но любовь победила. ⠀
***
Всё движется, и все движутся.
Парк отражает это движение особенно ярко. Здесь явлен глазу живой срез поколений, словно отпечаток годичных колец у деревьев. На соседней лавочке пожилой мужчина разговаривает с девушкой. Судя по выражениям лиц, явно обсуждают острую личную тему. Интересно, какую?
Девушка рассматривает свои белые потрёпанные кроссовки и чертит на земле палочкой незамысловатые узоры. В какой-то момент на кроссовки начинают капать слёзы. Она поднимает глаза на собеседника, хочет ему что-то сказать, но не может справиться с эмоциями. Несколько секунд я наблюдаю за немой сценой. И вдруг мужчина крепко прижимает девушку к груди.
Иногда это самое важное. Важнее любых слов. Самое правильное.
Спустя несколько минут они встают и проходят мимо. Мне неловко, но я изо всех сил пытаюсь услышать, о чём они говорят. «Это нормально». – «Спасибо, папа». Вот и всё, что доносит жадный ветер.
Папа. Ну конечно же. Отец и дочь.
С годами мы обретаем коллекцию масок, возводим высокие заборы и умело прячем себя за «всё в порядке» и «я сильная». Но пока живо старшее поколение, мы всё ещё дети. С ними можно забыть про возраст. Можно быть собой. Много говорить или вместе молчать. Делиться радостями и тревогами, смеяться и плакать. И знать, что тебя любят.
Папа
Именно таким я представляю себе Гавроша. Счастливая мордашка на фотографии точно принадлежит сорванцу в кепке. Но нет – это мой папа. На чёрно-белом выцветшем снимке ему от силы лет пять. Искорки озорства и непослушания пляшут в его глазах. Такие же улавливаю в глазах моего сына. Наша семья. Род.
– Пап, какие переживания ты помнишь из детства?
