Акива работал в саду, подрезая у винограда так называемые пасынки. Рахель делала вид, что ее интересует эта деятельность. Ей было скучновато: матери своей она почти не знала, подруг не завела, отец ею не занимался. Этот же человек, заведовавший всем их хозяйством, суровый вдовец и отец взрослых сыновей, ежеутренне, ежедневно становился предметом и объектом ее наблюдений.
– Какой славный, добрый человек, – подумалось Рахели. Она слышала от домочадцев раби Иоханана: этот человек работал у него и потом не получил зарплаты. Он ушел домой на праздники, поверив хозяину на слово, что у того (известного богача!) сейчас просто нет денег. И потом оказалось, что хозяин действительно загадочным образом не имел в те дни в своем распоряжении наличности или плодов урожая или даже платья, чтобы одарить работника. Но зато потом, когда Акива вернулся на работу, тот хозяин первым делом вызвал его для объяснения и вернул ему сполна свой долг, наградив сверх меры за доверие!
Акива был необычен, – считала Рахель. Не улыбается, не поет, не шутит.
Но всякое дело, всякую работу или поручение, какое выполняет, делает с вдумчивой любовью, до конца, до совершенства.
Теперь, пока барыня расспрашивает его и надоедает ему, он терпеливо продолжает заниматься делом, склоняясь над виноградной лозой.
– Вот это, – показал он, – называется «ложные побеги». Их нужно отщипывать или отрезать.
Она не поняла, спросила снова, снова не поняла, положила свою ладошку поверх его грубой руки, учась делать правильный щепок, отщипывая «пасынки».
Он отпрянул от барыни, будто от змеи.
– Поберегите ваши ручки. Не испачкайтесь! – но она уже утащила садовые ножницы и звонко смеялась, желая, чтобы он посмотрел на нее.
– Не трогай мой инструмент, – сверкнул глазами Акива.
– Я заигрываю с тобой не просто так, – вдруг сказала Рахель, – я тебя, кажется, полюбила.
– Безделье до греха доводит, – укоризненно покачал головой работник, – из-за твоих капризов меня отсюда и вовсе выгонят. Нехорошее у тебя на уме.
– Очень даже хорошее! – настаивала Рахель.– Ты свободен ведь, женись на мне и будем муж и жена!
Он был глубоко изумлен.
– Да ты с ума сошла! Куда тебе замуж, ты девчонка! Избалованная барыня, живешь на всем готовом.
– Я отца слушаться не буду, – покачала головой Рахель, – даже если он меня под замок посадит.
– Глупая, глупая.
Она тряхнула кудрями.
– Вот посмотришь, Акива, я тебе все то же самое и через неделю скажу. И через месяц, и через год! Никто меня не переубедит.
– Овца и есть овца, – грубо произнес Акива, пользуясь игрой слов: Рахель – овечка.– Только я тебя пасти не собираюсь. Я уже нарезвился в своей жизни. А вы, религиозные, иногда бываете совсем безбашенные. Ослиного укуса достойны некоторые из вас. Перемудрили вы со своей религией!
Он велел подошедшему слуге взять ведро с удобрениями и пошел разбрасывать его по саду.
Рахель увязалась за ними. Тоже стала разбрасывать.
– Ну и что, что навоз, а мне очень даже нравится, – нарочно сказала она, показывая, что вовсе не барыня она, а разумный помощник и коллега.
Слуга сильно подивился, но мало ли какие бывают прихоти у дочерей хозяйских. Акива морщился и просил Небеса, чтобы это испытание закончилось.
Рахав выпроводила посетителя, задернула золоченый шнур занавески, улеглась возле курильницы, где еще теплились воскурения. Надо бы отчитать Реуму, угольев много накопилось.
– Слушай, какова она? – неприлично хихикая, спросил царь Хацорский царя Содомского, который только что вышел из ее покоев.
– Не будь я уже царем, почувствовал бы себя царем этой ночью, – загадочно отвечал тот.
– Вот как! И это говорит владыка Содома и Гоморры! Что, так прекрасно обошлась с тобой эта женщина?
Тот сделал движение рукой, будто защищаясь от солнца.
– Не произноси ее имя, сделай милость! Я не способен даже слышать его.
– Да почему же это?
– Услышу – снова заведусь, всю страсть до судороги испытаю.
– Вот как! – прошептал завистливо царь Хацорский, – что ж, я уважу твое желание и не произнесу ее имени вслух.
– О, как я желал бы умереть, поцеловав еще раз ткань ее платья, – вздохнул содомский гость.
– Кого – ее? Рахав? – невинно разыграл его собеседник, желая посмотреть, что будет.
– Ох, стыд мой и срам! – воскликнул содомский царь и рухнул в кресла, – ты уморить меня решил, негодник! Сдохну прямо здесь.
– Так отдыхай же, или подыхай, как тебе удобней… А я войду к ней. Колокольчик, кажется, звенит.
И Хацорский владыка проследовал в покои куртизанки.
…Пинхас и Калев, представители Израиля, пришли в крепость Иерихона на разведку, посланные своим предводителем. Калев был помоложе, а Пинхас и старше был, и умел вовсе делаться седовласым старцем, ради него чудеса сотворялись уж не в первый раз. Попадая в дом прекрасной трактирщицы, он предусмотрительно превратил себя в глубокого старца.
