Многие считают, что мифы – это то, во что мы верим без доказательств и проверки. При этом для одних это воплощение лжи, а для других – истины. Однако и те, и другие неправы, да и сам принцип доказательности также историчен и соответственно изменчив, как и любые другие понятия. Так, например, в раввинистической мысли, в средневековой христианской схоластике или в каббале существуют развернутые системы правил доказательности, мало похожие на принцип доказательности в современной науке. Кроме того, большинство из нас верит утверждениям наук, в которых мы некомпетентны, поскольку не в силах проверить их выводы или понять их доказательства; в этом случае мы основываемся лишь на принципе экстраполяции доверия внутри сообщества, объединенного общими целями и этосом. Таков, например, хорошо известный и плохо объяснимый эффект квантовой запутанности, однако только радикальные скептики или борцы с научным мировоззрением могут считать его мифом. Столь необязательное и расточительное употребление этого старинного и почтенного понятия, хотя и стало нормой, не может удовлетворить тех, кто зачитывался «Поэтикой мифа» Е. М. Мелетинского или «Тысячеликим героем» Д. Кэмпбелла [Кэмпбелл 1997]. Разные ученые видят миф по-разному, иногда вполне противоположным образом, как, например, М. Элиаде, связавший миф с повторением прошлого [Элиаде 1998], и Г. Блюменберг, указавший на его направленность в будущее [Blumenberg 1990], но они сходятся в одном: мифы – это то, что мы рассказываем и слушаем с удовольствием, потому что они кажутся нам красивыми, сильными, интересными и достойными рассказа.
Мифы не имеют силы вне эстетического измерения. И все же не оно само по себе служит необходимым основанием их существования в культуре, психологии, искусстве. Оно имеет свою, более глубокую причину. Миф служит источником непроверяемого и недоказуемого знания, полученного из известного источника и не извлекаемого из любых других источников. Именно эта эксклюзивность, или уникальность, познания, в сочетании с его кажущейся легкостью, поддержанная авторитетностью самого источника, заслуживающего доверия, становится главной причиной получаемого от мифа удовольствия. Миф – это способ достижения результата без усилия, отмена работы, праздник, кратчайший путь к счастью. Этот результат всегда отвечает нашей фундаментальной потребности в справедливости и разумности существования, несмотря на заключенные в нем трагизм и боль. Внезапное и нетрудное, обоснованное, хотя и не всегда заслуженное познание справедливости мы обычно и называем чудом, и именно оно является главным источником наслаждения от мифа. Этот достаточно общий взгляд объединяет и психологический подход, когда миф понимается как познание себя, и социологический подход, в котором миф – это познание общественных структур. Он снимает противоречие между доверием к мифу как способу порождения смысла и полезного порядка, с одной стороны, и подозрением его в манипулировании смыслами ради мнимого и не всегда желательного порядка – с другой.
Как объединить в одной концептуальной раме понимание мифа как истины и как лжи, как познания и выдумки? Миф – это форма знания, находящаяся в постоянном становлении[1]. Знание же – как научное, так и ненаучное – это не истина и не ложь, не идея и не опыт, а приписывание вещам значений; это удовлетворительный – в когнитивно-адаптивном плане – дискурсивный ответ на вопросы, почему то значение, что есть, именно таково, каково оно есть, или как появилось данное значение, данный знак. Миф, в отличие от науки, это эксклюзивный ответ на этот вопрос, удовлетворительность которого не зависит от формы и количества труда, вложенного в его поиски. Миф – это всегда ответ на вопрос о возникновении знака, когда его смысл, да и само его существование не воспринимается как очевидная данность. Например, это может быть знак добра или зла. Тогда этот вопрос принимает форму этики: что хорошо и что плохо? Однако, в сущности, это тот же самый вопрос, потому что ответ на него зависит от ответа на вопрос, как и почему, из какого источника, в каком событии появился знак, обозначающий добро или зло, и почему он таков, каков он есть. Либо это может быть знак целесообразности или дезориентации, достоинства или низости, любви или ненависти. Выбор подходящего, убедительного нарратива всегда будет следствием риторического (читай – мифотворческого) акта, в котором раскрывается тайна происхождения этого знака. Миф – это теория о происхождении знака в конкретном историческом событии. В традиционной теологической семантике такое событие и называется чудом.
Понятие чуда легло в основу определения мифа, данного А. Ф. Лосевым в его труде 1930 года «Диалектика мифа» и являющегося по сей день наиболее точным и емким: миф есть чудесная личностная история, данная в слове, где чудо – это реализация трансцендентальной цели личности в эмпирической истории [Лосев 1991:169]. Если продлить это лосевское понятие трансцендентального за пределы религиозного мышления, то его можно понять в упомянутом выше смысле как уникальное знание, полученное без труда из эксклюзивного источника. Именно его непредсказуемое воплощение в полной тяжкого культурного и психологического труда исторической реальности и вызывает то удивление и тот восторг, которые обычно сопровождают наше восприятие рассказов о чудесном, то есть мифов. В мифе личность становится сама собой тем особым способом, который больше нигде ей не доступен, а рассказчик и слушатель мифа обретают то знание об этой личности и то понимание ее пути, которые не могут быть приобретены больше нигде. Конструирование эксклюзивности есть основная функция мифотворчества, вне зависимости от того, понимается ли миф как правда или ложь и понимается ли личность как нуминозное существо
