Мне шесть лет. Неожиданное оживление в старшей группе детского сада. Разрумянившая воспитательница неожиданно по-доброму зовет меня, как всегда читающую, к входным дверям. На пороге мой отец, в форме цвета хаки и в необычной кепке. Он приехал! И пришел за мной в детский садик, чего раньше не бывало. Высокий, сильный, смеющийся. Мы провожали его в феврале 1987 года холодным утром из здания с вывеской «военкомат». Спросив у мамы: «Он поехал на войну?» получила тогда, от нее сквозь слезы ответ «Нет, не на войну, но там будет так же страшно». Но ведь он вернулся! Такой же, как и уезжал. Только нарисованного мной ему в путешествие петушка обратно не привез. Галдящие мальчики, подслушавшие их с воспитательницей разговор, выкрикивают слово «рация», «рация». Он с улыбкой поправляет их «радиация». Он вернулся из Чернобыля. Только через десять лет я начну осознавать, что Чернобыль был бедой того времени, бедой страны, бедой, искалечившей судьбу моего отца и миллионов других, молодых и красивых мужчин. А пока я важно вторю отцу в ответ на шепотки глупых детей: «Не рация, а радиация». И иду с ним, счастливая, домой, с восторгом слушая его рассказы о ящиках с шоколадом в столовой. Счастливая, ведь это мои последние денечки в дет. саду, потому что май и осенью я уже пойду в школу!
Мне двадцать лет.
После перенесенной операции я беру академический отпуск и провожу много времени дома.
Сходив с утра на и не столь важные работы, к обеду я возвращаюсь домой и смотрю, как отец вытачивает рукоятки для ножей.
Еще той зимой мы с отцом много разговаривали. Раньше не было такого, потому-что я редко бывала дома и у каждого из нас были свои дела. У меня работа, у него бесконечные суды с соц. защитой. Но той зимой у нас появился некий ритуал. Когда мама и бабушка уже спали, мы наливали по кружке крепкого сладкого чая, закуривали по сигарете и начинали разговор.
Он стал мне рассказывать о Чернобыле. То, чего маме не говорил. Берег ее. А я после операции стала, видимо, уже дозревшей до этих тяжелых его воспоминаний. Рассказывал о том, как там «на крыше». Когда вроде бы и солнце весеннее светит и ветерок, только затылком смерть чувствуешь. Невидимую такую.
Он был капитаном пожарной бригады во время поездки. Родина тогда, в 1986 году сказала: «Надо». 26 апреля только пара строк в газете была об этой аварии. Только пара строк.
Уехав в феврале 1987 года, мой отец пробыл там на месяц больше, чем ожидалось, ждал сменяющую группу, и вернулся только в мае. Получил очень большую дозу, так показывали дозиметры, а как было на самом деле – не узнает уже никто.
Он рассказывал мне о тех страшных приказах, которые ему, как офицеру по долгу службы приходилось отдавать. Одним из таких был выезд на ликвидацию поселений. Для того, чтобы мародеры не расхитили зараженные вещи, засыпали дома. Ровняли их с землей полностью. С их кроватями, колыбелями, занавесками, не убранной со стола посудой. Не у всех выдерживали нервы.
Рассказывал, что контингент в его пожарной бригаде был совершенно разного уровня образования, разной национальности, разных устоев. Ему, как офицеру, представляли отчет о ходе выполнения работ, и однажды, один из ликвидаторов, что был родом из какой-то украинской глубинки, на вопрос об уровне радиации на крыше ответил: «Много радиации. Летает там повсюду, я сам видел – здоровая такая! Во!» И развел руками…
Говорил о молодом парне, который взял с крыши камушек «маме показать» и прожил после этого чуть более двух недель, о молодом мужчине, который отказался выполнять выезд в «зону» (по законам военного положения отказ приравнивался к дезертирству), много о чем еще…
Я спросила его в один из вечеров: «У тебя же была возможность не поехать, дедушка был все же главным инженером краевого управления пищевой промышленности, старые связи, поддельные справки о кривой перегородке в носу и т. д. Была ведь возможность? Почему ты отказался?». Он ответил тогда кратко и четко: «Чтобы глаза потом всю жизнь не прятать при встрече».
Отцу…
Вчера я видела реку и белых чаек. Солнечный свет
И облака. И о чем-то смеялись люди,
И катера заводили свои моторы. Только тебя больше нет
Тебя больше уже не будет. Уже никогда не будет.
Но все так же стоят в величии своем горы,
Все также вихрятся волны о камни. Отец,
Как бессмысленны, как пусты разговоры.
Тебя больше нет. Совсем больше нет. Конец…
Уже после его ухода я набирала стихи неизвестных чернобыльцев. Стихи, родившиеся там, «в Зоне». Один из них был о том, что в борьбе с радиацией за «каждую горсть черешни, за каждую пядь земли» поднялась вся страна «от Горного Кавказа до каменных степей». Прошло менее тридцати лет, и Россия стала главным врагом Украины. Мир жесток и несправедлив, это не новость и не открытие.
