Алёнка умирала.
Палыч включил все свои связи, потерял счёт деньгам на врачей, но видел: всё – напрасно.
Алёнка умирала, потому что не хотела жить.
В одноместной палате Центральной клинической больницы уже чувствовалась смерть, и Палыч как никто это ощущал.
Он думал, что может всё. Но он не в состоянии воскресить Алёнкиного сына Егора, который в свои шестнадцать лет умер от передозировки наркотиков.
Бессилие перед надвинувшейся бедой, неистребимая обречённость повергали Палыча в тихое бешенство.
Алёнка молчала. Она лежала с закрытыми глазами, и Палыч держал невесомую прозрачную кисть в своих синих от татуировок руках. Она любила рассматривать его руки, а он, словно о чём-то сожалея, сказал: «Эти руки не работали никогда».
Третьи сутки он не выходил из палаты. Его хребет тяжелел от недоумённых взглядов помощников, изредка появлявшихся в приоткрытой двери.
Да, дела стояли. И какие дела!
Заговорила Алёнка за полночь.
Палыч ловил каждое слово. Он катал на скулах желваки, знаменитые в криминальном мире, а теперь и в большом бизнесе, и только кивал в ответ на Алёнкины «сделаешь?»: «Сделаю всё, как ты сказала. Всё сделаю, Алёнушка…»
– А теперь, Желвак… Будь другом… Позови отца Василия…
Отец Василий и написал потом надмогильную надпись – эпитафию:
Всё не наше кругом, всё чужое окрест,
Не сродниться нетленному с тленом.
Вот и рвётся душа из земных этих мест,
Тяготясь кратковременным пленом.
После того как на Кунцевском кладбище Алёне Евгеньевне Уробовой установили мраморный памятник, Желвак приступил к выполнению предсмертной воли любимой женщины. Правда, если бы братва узнала, что пахан собирается выполнять указание бабы – пусть и завещание – он бы потерял большую долю своего авторитета.
Ему принесли досье на человека, жизнь которого, по завету Алёнки, теперь должна была измениться, а точнее, стать другой.
С фотографии на Желвака смотрел чистый лох.
Анатолий Владимирович Чекашкин, родился в Ленинграде в 1968 году в семье офицера Военно-морского флота. Окончил математический факультет Ленинградского государственного университета им. А. Жданова, а также – заочно – Московский экономико-статистический институт. Кандидат наук, старший научный сотрудник НИИЭ в Санкт-Петербурге – не выговоришь. Жена не работает, маленькая дочь. Семейный бюджет… Да-а… Подрабатывает преподавателем русской литературы в библиотечном техникуме и ночным сторожем-грузчиком в гастрономе. Большой любитель студенток. Выпивает в меру. Есть вторая семья, в Вологде.
У Палыча голова шла кругом.
«Кто же он на самом деле?» – недоумевал пахан.
Если бы он знал, как часто теперь будет задавать этот вопрос не только себе и своим подчинённым, но и фотографии на Кунцевском кладбище!
«Что мне с этим двадцатидевятилетним фраером делать? Просто дать денег – отпадает. Алёнка так и сказала: поставь его на крыло. Ещё пять лет назад это был перспективный молодой учёный. Сейчас – никто, потому что на дворе – 90‑е». И добавила: «Время таких, как он, кончилось. Настало время таких, как ты, Желвак. Я тебя заклинаю – пусть он станет другим».
«Ну, Алёнушка, Царствие тебе Небесное! – Желвак широко перекрестился. – Лучше б ты мне завещала построить Вавилонскую башню».
«Кто он тебе?» – не мог тогда не спросить Желвак. Только через секунду об этом пожалел.
Не было у неё больше сил с ним разговаривать.
Доложили, что приехал Толстый.
С ним Желвак не один год парился на соседних нарах, где тот и получил такое погоняло за страсть к сочинительству. «Смотрящий» на зоне, который давал клички, решил, что ТолстОй – это слишком, пусть будет просто ТолстЫй.
У него была золотая голова.
Желвак обсуждал с ним такие вопросы, что если б кто-нибудь случайно услышал, то заподозрил, что именно эти двое организовали и отравление Сталина, и покушение на Джона Кеннеди.
Как и положено, обнялись.
Толстый, огромный, лысый с пышными белыми усами, не увидел на инкрустированном столике, у которого хозяин принимал гостей, ни привычного французского коньяка, ни тарелки с «николяшками», царской закуской, придуманной, как говорят, Николаем Вторым, – кружками лимона с горками сахара и кофе.
– Сегодня – на сухую. Разговор серьёзный. Присаживайся, Захарыч. Вот, поизучай.
Толстый достал огромные круглые очки в массивной золотой оправе и принялся читать досье какого-то Чекашкина.
Поначалу он подумал, что сейчас последует заказ на детектив, основанный на этих материалах. Понятно, – под определённым углом. С лёгкой руки Толстого Желвак любил подобные игры. И платил за это раз в пятьдесят больше, чем обычно получают за такую продукцию.
Гость дочитал досье, закрыл папку и приготовился слушать.
– Представь, Захарыч, что тебе нужно из этой мухи сделать слона. Но не в книге, а в реальной жизни.
Толстый сообразил: подобная туфта не могла родиться в голове самого Желвака, эта программа явно со стороны. Но кто может приказать Палычу – только воровской сход. Такого решения не было, Толстый бы знал. А по тому, как обставлен разговор, дело серьёзное.
– Это надо обкашлять, – предложил бывший вор-домушник, а ныне мозговик фартового уголовного авторитета.
