Анастасия Фабаровская
“Возвращение к жизни.”
Стихи
Старые, жёлтые листья,
Забытые между страниц.
Запах орехов и цитруса,
В ветхий мятежный лист.
Грустью осенней навеяны,
Спрятаны в толстый том.
Рядом – листки орхидеи.
Ветер страниц солён.
Море, так сине и ласково,
Книга пропитана им.
Листья с чудною опаскою,
Снова летят… Пилигрим!
Чайные пятна страницами,
Заметки на карандаш.
Море, зачем ты мне снишься?
Каменный серый пляж…
Листья волной обвеяны,
Спрятаны, как дары.
Запах дождя и дерева,
Запах воды, коры.
Старые листья жёлтые,
В книгах помногу лет…
Словно “привет” из прошлого
И принесённый свет.
Заверни мне в милую котомку…
Заверни мне в милую котомку,
Чтоб идти привольней под Луной,
На чужбину, в дальнюю сторонку,
В край усталых, сгорбленных снегов.
Заверни мне яблоки с тех веток,
Под окном растущего древца…
Дай душе, рассаженной по клеткам,
Посмотреть на прелести двора!
Грядки, ветви, фрукты, виноградин
Ссыпанный в ладони фиолет.
На листве расчерченные грани.
Тань и свет. И снова – тень и свет.
Заверни мне воздух этот свежий,
Что без края, края и конца.
Где найти наряднее одежды,
Чем колосья, жаркие поля?
И серёжки скинула береза,
Словно подарила: "На, носи!"
Веток перламутровые слёзы
Заверни в котомку. Заверни!
И малины сладкую охапку
И мою любимую сирень!
Что согреет радостью украдкой
Холод непонятливых мне дней?
Заверни мне росы – поцелуи
Для усталых, для усталых ног.
Счастье ли обнять ли, завернуть ли?
Счастье от протоптанных дорог.
Там асфальт – и то – родной до боли
И вербовый свет.
Я давно не бегала на воле
Из-за толстых стен.
Заверни мне ветер от плотины,
Ветер мой чудной!
Те края, где довелось родиться
Я беру с собой.
Лай собак и птичьи переливы
Мне и то родней.
Заверни усталые долины
С кликом лебедей.
И котомку светлой этой ноши
Я прижму к груди.
Край родной, незыблемой дорожкой
К дому проведи!
Что могу я дать тебе за это?
За вечерний зной?
Ты мне свет смеющегося лета.
Я тебе – огромную любовь.
Я во сне отпускаю шаги.
Я иду и дыхание ровно.
Не срываю в забвеньи цветы.
Пусть живут – пусть им будет свободно.
Я хотела б пробраться к песку
И молчать без единого слова.
Пусть зашепчет над галькою море,
Упиваясь игрой на свету.
Я гляжу: океанская тяжесть
Затмевает босые следы.
Мне к ногам, как прирученный, ляжет
Запах соли из дальней воды.
Успокоюсь. И солнце всплывёт
Загорелым и манящим блюдцем.
Открывая грохочущий рот,
Море выплюнет солнце наружу.
Я сижу и качаются дни,
Как рыбешка на тенистом донце.
Очертанья озёр и долин
В акварели раскрасило солнце.
Мне легко. Морю тоже легко.
И ему ровным счётом не нужно:
Ни следов, ни оков, ни стихов.
Просто – плыть, чуть дотронувшись суши.
Хорошо! И волнуется гладь
И, наверное, тихо смеётся.
На песке хорошо танцевать
Под мелодии моря и солнца.
…Я люблю эту дивную тишь.
Где до звука – дотронься рукою.
Я молчу. Море тоже молчит.
Морю тоже свободно со мною?
Дождь стучит сквозь года…
Дождь стучит сквозь года…
Никому, в никуда.
Посылает косые гудки.
И глухая толпа,
Всё спеша по делам
Напускает на город зонты.
Телефонная мгла -
Эта книга стара.
Провожу я рукой по строке…
Номера, номера
Написав, записав
Обитают на гулкой Земле.
Кто – то ждет: телефон
Зазвонит, закричит! Ход
Часов замыкает круги.
И обветренность крон…
Всё колышется сон…
Телефон! Телефон! Зазвони!
Циферблат. Номера.
Вот такая пора.
Люди вместе – за тысячи миль.
Всё несутся года,
Забываем вчера.
Забывая всю юность души.
Дождь стучит, как гудки,
Как наборы из книг
Номеров, номеров, номеров…
Череда странных цифр
И стремящийся мир.
И дожди как крыло городов.
Я запомню дожди.
Подожди! Подожди!
Навсегда уходить, уходить.
И польются гудки,
Оросили сады…
Рвётся тонкая – тонкая нить.
Может, эти гудки
Как обрывки из книг -
Просто чей – нибудь разговор.
Оборвался, забыл,
Поселился в дожди,
Оставляя чужой телефон.
Дождь стучит сквозь года.
Никому, в никуда…
Позвони. Позвони. Позвони.
Сквозь маршрут, города,
Огоньки, поезда…
Может, той, кем была
Я в далеком вчера.
…Но ко мне лишь стучатся дожди.
Улица Мира, музей.
В тусклом углу оказавшись -
Щедро прощает шинель
Взгляд, на года опоздавший.
Тут же табличка гласит:
"Принадлежала – солдату".
В ужасы сороковых
Вступит её соглядатай.
Вижу: солдат и шинель.
Вижу: осколки и крики.
Залпов обуянных блики
В самое зарево дней.
Ясно подскажут слова
Или шинели потёртость:
Были до этого гордость,
Юность и красочность дня.
Может, была и… она?
Та, что метелью укрыта,
Шла в заметенный почтамт
В холод военного быта.
Та, что писала: "Я жду!
Все возвращайтесь с победой!"
Что в леденящем ветру,
Ветру твердила: "Приедет!"
Спешно писала, что всё
Будет, как верилось раньше.
Но, запечатав письмо,
Слёзы ловила сквозь пальцы.
Это не ей ли он слал
Весть – фронтовой "треугольник"?
Слишком он скуден и мал,
Чтоб описать, что сегодня
Думал опять про неё.
Ту, что отчаянно снится.
И посылает тепло
С новой военной границы…
Кровью писала война,
Стрелы вставляла в петлицы…
Холод, метель и зима.
Шорох потёртой страницы.
Думаю: наверняка
Именно в этой шинели
Краешки строчек письма
Руки озябшие грели.
Трудно сердцу другое представить…
Трудно сердцу другое представить
И другие любить места.
Не могу, не хочу заставить
Ветер Родины пролистать,
Обменять, променять, иное
