Возвращайся…
Ты
слишком далеко.
(«Возвращайся»
- Джанго)
Как понять, что сломалась? Ведь казалось бы,
что этот переломный момент очевиден, точка отсчета известна. Как можно не
заметить таких радикальных перемен в себе? Я много раз до аварии чувствовала
себя сломанной, покинутой, разбитой. Но потом Паша вновь возвращался, и с ним
возвращалась жизнь, оставив все переживания за бортом.
Но в этот раз я была совершенно уверена. Я
чувствовала себя сломавшейся игрушкой, которую выбросили на помойку. Сломанная
как физически, так и морально. Когда рушится внутренний мир, трещины проступают
и снаружи, создавая бездонные овраги между мной и внешним миром. И не было
ощущения, что все наладится. Те месяцы после аварии буквально вытрясли всю душу
наизнанку. Я жалею, что выжила под колесами той машины, и лучше было бы никогда
не открывать глаза. Может быть, переломы и срослись, но сердце уже не склеить
ничем. Тут даже «клей-момент» бессилен… «Человек не бывает более беспомощным,
чем тогда, когда рушится его внутренний мир». Так сказал кто-то из великих, и я
на себе прочувствовала непоколебимую верность этого изречения. Когда реальность
летит ко всем чертям, разбиваясь на части, и все, что казалось вечным,
постоянным и незыблемым – разрушается и крошится прямо на глазах. В этот момент
очень легко потерять себя. Я потеряла.
Жизнь проносилась мимо меня. Таня получила
разрешение работать в германской клинике, а я даже не поздравила ее с успешным
получением сертификата. Сестра Ивара Надин вышла замуж за хорошего парня
Филиппа – я пропустила свадьбу… И не потому что была нездорова, нет. Я
отдалилась. У меня просто не было сил с кем-то общаться. Какой-то небольшой
эмоциональный подъем по приезду в Гамбург резко пошел на спад. Родных в этом городе
у меня нет. Зато были друзья, которые за меня искренне беспокоились. Но
единственное, что я могла делать – это смотреть в одну точку и стараться не
думать ни о чем. Вкус жизни ушел, краски потускнели, внутренний огонь погас.
Моя душа, все мои чувства словно выскользнули из открывшихся ран. Да и не нужны
мне никакие чувства. Я не вижу смысла стараться начать все заново и стать
счастливей. Наступила апатия, и она меня вполне устраивает. Я проливаю
бессмысленные слезы, жалею себя, хоть и понимаю, что нужно смириться.
Разумеется, я вспоминаю. Не могу не
вспоминать. Но даже воспоминания потеряли вкус. Да и к чему травить душу,
пропуская через себя то, что уже никогда не повторится и не станет ярким и
цветным? Паша ушел и забрал с собой все краски моего счастья. Я чувствую себя
никому не нужной. Без него я и себе не нужна. Без него я никто.
Я никак не могу понять, почему ощущаю себя
такой неприкаянной, всеми забытой и одинокой, когда нахожусь в прямом смысле в
центре видимости всех, кого только можно представить? Но общаться с кем бы то
ни было первое время я вообще отказывалась. У одного моего знакомого когда-то
была привычка: записывать всех своих бывших или неудавшихся девушек в
телефонной книге как «Не брать однозначно». Причем таких абонентов у него было больше
десятка, и каждый пронумерован. Этот прием я оценила, когда у самой стали
накапливаться нежелательные номера, как то – бывшие однокурсники, девчонки, с
которыми я когда-то работала, какие-то Пашины знакомые… И все они пытались
навязчиво или ненавязчиво узнать, как у меня дела. Черный список «вконтакте» пополнился многими аккаунтами. Да, я не хотела
ни с кем общаться.
И да – я очень изменилась после аварии. Я
стала… ну, не знаю… грубой, что ли? Резкой. Помните затролленную в интернете
фразу: «Эй, ты чо такая дерзкая?» Вот в то время она очень даже применима ко
мне в отношении незнакомых людей, да и некоторых знакомых тоже. Я не хотела
никого видеть, варилась в котле из своих убийственных мыслей, главная из
которых была: «Почему именно я…? Почему не кто-то другой…?» Жить не хотелось.
По ночам кричала в подушку. Простынь хватала руками так, что едва не разорвала.
Наверное, самая причудливая в мире вещь – это
время. Принято считать, что в радости оно пролетает незаметно, а в скуке и
ожидании еле-еле плетется. Но люди, пережившие большое горе, знают, что и в
жгучей тоске время пробегает довольно быстро. И все это время я была грубой.
Злой. Озлобленной на весь мир, даже на маму, которая волновалась за меня и
постоянно спрашивала о самочувствии. Я же просила ее выйти из комнаты и
оставить меня одну. Видела, как ей тяжело было слышать подобные слова от родной
дочери, и все равно прогоняла ее. И не только маму. Когда я лежала в больнице, приходил
Даня Кораблев. Я его прогнала. Благим матом кричала на всю палату. Да, я
поступила некрасиво. На меня давили, пытались объяснить, что он – мой друг, но
– не-а. И даже если бы сейчас появилась возможность наладить общение, то мне не
о чем с ним разговаривать. Мы совершенно чужие. Я не жалею об этом – мне
безразлично. Наверное, прав был Ивар, когда сказал, что у меня очень жесткий
отбор для общения, да. Если человек меня разочаровал, сделал подлянку или еще
что-нибудь неприятное в мою сторону – я в этот же момент перестаю его замечать,
разговаривать с ним и даже стараюсь на него не смотреть. Никаких горьких эмоций
по этому поводу я не ощущаю, будто и не было этого человека в моей жизни.
