Шестеро эсэсовцев во главе с роттенфюрером[1] стояли на холодном послеливневом ветру, поеживаясь, в своих отсыревших, пропахших кострами и сыростью казематов френчах и молча, напряженно следили за каждым движением неизвестно откуда явившегося им бригаденфюрера СС[2].
Вот генерал приблизился и, никак не отреагировав на приветствие гарнизона охранного дота, принялся долго и пристально осматривать поникших, давно потерявших остатки своей былой молодцеватости солдат: их посеревшие, основательно увядшие лица, их мокрое оружие и мятые мундиры, и даже сбитые носки грязных солдатских сапог…
Коренастый, широкоплечий, с ярко выраженными азиатскими чертами смугловатого лица, бригаденфюрер фон Риттер совершенно не ассоциировался с образом германца, тем более – арийца, а бритая, необъятной величины шлемоподобная голова делала его похожим на возродившегося из небытия веков монгольского воителя. Казалось, пройдет еще несколько минут, раздастся пронзительный крик, и оттуда, из низины, из-за буровато-зеленых отрогов возвышенности, покажутся первые сотни его орды.
– Вы знаете, почему Германия все еще держит вас на этих болотах, в этом тихом доте, а не бросает в окопы Восточного фронта?! – резко выкрикивал каждое слово фон Риттер. – Вас спрашивают, идиоты!
– Мы охраняем дот, – нервно передергивал плечами верзила штурмманн[3], пытаясь при этом стыдливо прятать в воротничок щедро усыпанный оспинами подбородок.
– Они, видите ли, охраняют дот! – возмущенно апеллировал генерал к своему адъютанту, – худощавому, почти пятидесятилетнему померанцу, с тонкими, искаженно римскими чертами лица, на котором всегда выделялись мясистые, амбициозно поджатые губы.
– …Как им кажется, – процедил тот, почти не разжимая губ.
– Вы не дот охраняете, идиоты! За вашими тщедушными спинами – один из входов в «Регенвурмлагерь», величайшую из тайн рейха! И если охранять его доверили вам, то лишь потому, что именно вам доверено погибнуть здесь, ни слова не проронив перед врагами о том, что именно вы охраняли. Вас спрашивают, идиоты!
Штурмманн и стоявший рядом с ним широкоплечий, слегка сутуловатый эсэсманн[4] угрюмо переглянулись, так и не поняв, чего от них, собственно, хотят. Они еще попросту не знали, что «вас спрашивают, идиоты!» – вовсе не вопрос, а излияние великосветских эмоций нового коменданта подземной «СС-Франконии»[5], который вообще не желал выслушивать, кого бы то ни было в этом мире, кроме своего шефа, Гиммлера. Но и шефа фон Риттеру тоже не всегда хватало терпения дослушивать до конца, поскольку и его научился понимать с полуслова.
Барон вообще устал от неудержимой многословности мира и с куда большим успокоением души прислушивался к пальбе шмайсеров, нежели к человеческим голосам. Что, однако, никогда не мешало ему великодушно выслушивать самого себя.
– Вы не имеете права попадать в плен! – размахивал он кулаком перед лицами солдат, обходя их жиденький строй.
– Так точно, господин бригаденфюрер СС! – пытался отвечать ефрейтор за весь свой гарнизон.
– Вы не имеете права оставаться здесь ранеными!
– Так точно, господин бригаденфюрер СС!
– Вы обязаны погибнуть вместе со своим дотом! Ибо такова воля Германии!
– …Ид-диоты! – с явным наслаждением договорил адъютант то, чего из великосветской деликатности не высказал бригаденфюрер.
– Взгляните на этот мощный дот, на эту бетонную «гробницу», которой позавидовал бы любой из фараонов, и запомните, что отныне это «гробница» каждого из вас!
Услышав еще одно ефрейторское «так точно», комендант «СС-Франконии» опять надолго умолк и именно этой паузой решил воспользоваться адъютант Удо Вольраб, никогда не упускавший ни малейшей возможности напомнить о своем существовании.
– И видит Бог, – благословляющим голосом пастора произнес он, – что отсиживаться в этой вашей «гробнице» куда лучше, чем гибнуть в польских болотах. Так цените же это, ид-диоты!
Однако никакого прилива благодарности его слова у «гробничников» не вызвали. Глаза и лица их оставались погасшими и безучастными. Казалось, им совершенно безразлично: отправят ли их гибнуть в те «польские болота», посреди которых они и так уже провели не один месяц; загонят их в дот и замуруют там или прямо сейчас на склоне холма, у подножия которого они выстроились, расстреляют.
Удо Вольраб хотел молвить еще какие-то слова, однако, встретившись с отсутствующим взглядом ефрейтора, лишь что-то невнятно пробормотал. И только тогда комендант дота как-то внутренне встрепенулся и, в свою очередь, насмешливо, а значит, мстительно осмотрел гауптштурмфюрера Удо Вольраба – среднего роста, невзрачно худощавого… К тому же адъютант как-то слишком уж неуверенно держался на своих немыслимо тонких ногах, пошатываясь, словно пьяный.
Ефрейтор не впервые встречался с Удо Вольрабом, он сталкивался с ним, еще когда гауптштурмфюрер был адъютантом коменданта Германа Овербека, и знал, что это его «полупьяное шатание» уже не раз приводило ко всевозможным недоразумениям. Но только теперь, впервые, ефрейтору пришла в голову мысль: пристрелить Вольраба, как только тот в очередной раз решит поохотиться в прилегавших к доту болотистых лесах.
