Я родился давно…
Настолько, что этот мир стал другим…
Появился на свет в крошечном селении недалеко от Чёрной Заводи[1] – самого большого города Страны Клевера… Немногие помнят Ирландию под этим именем…
Мой отец – зажиточный, но совсем не богатый, земледелец – очень ждал своего первенца… И был рад мне!..
Недолго… потому что у мамы опять начались схватки.
Я как сейчас вижу: мужчина с обеспокоенным лицом кладёт меня, на укрытый свежей скатертью, стол и оборачивается к женщине, которая смотрит в потолок.
Мы плакали с ней вдвоём…
До появления моей сестры!
А потом ревели четверо: мужчина и женщина, мальчик и девочка. Громко… Вместе… От счастья!
Тем осенним вечером приходской священник заблудился в вересковых пустошах, и стало некому нас – новорожденных – окрестить…
Было холодно.
Соседи закрывали створы и ставни, скрывались за стенами своих тёплых домов, зная, что скоро над оградами поплывёт Адский Огонёк.
Воспоминания… Они невыносимее самой жестокой пытки: та рано или поздно забывается, а боль рвёт душу вечность…
Это может показаться смешным, но я уверен – моя жизнь всегда была полна совпадений…
Новый священник приехал только через неделю.
Он решил переждать ночь в своей келье, якобы потому, что опасался простыть, и не обошёл селение с молитвой, как полагалось…
На самом деле этот трус прятался от фэйри[2].
Утром ему предстояло вещать прихожанам о празднике: Дне всех Святых.
Я лишь смутно представляю, что он говорил моей несчастной маме…
Как лгал…
Потому что к тому времени меня уже похитили…
Мой отец был ревностным католиком.
Он не захотел тратить репу и воск, потакая суевериям, даже не поставил обычный фонарь на подоконник, чтобы отогнать тварей, которые блуждают в сумерках.
– Никто не заглянет к нам в дом без моего разрешения! – бахвалился родитель.
Я долго страдал из-за его гордыни…
Мне всегда нравились холмы Озёрного Края – так Ирландию называли раньше очень и очень часто…
Холмы изумительны!
Озёра неприглядны…
Холмы вечны!
Озёра переменчивы…
Холмы – дворцы истинно Великих!
Озёра – прибежища самых Ничтожных…
Великие…
Зачем одному из них понадобился я?
Мне не удалось это выяснить…
Полная луна, то и дело прятавшаяся за тучами, достигла высшей точки своего ночного пути.
Друиды[3] зажгли костры.
Ведьмы «оседлали» мётлы.
Рыцари ши[4] встали на Тропу Звёзд.
А меня заставило открыть глаза тяжёлая неясная тревога.
Я лежал и глядел на темноту…
В громадном доме – как тогда мне казалось…
Один.
Моя колыбель висела напротив очага…
Но давно погасли угли посреди щербатых булыжников…
Мне не хотелось ничего: ни пить, ни есть, ни… совершать противоположное…
Папа и мама спали, обнявшись, успокоенные тишиной, сменившей долгие вопли.
Сестра, с самого рождения плохо себя чувствовавшая, посапывала между ними.
Тихий шорох разорвал, повисшую в воздухе, тревогу.
Я его не испугался!
Наоборот – испытал облегчение…
Для меня он стал чем-то вроде первого солнечного луча на заре: поразительным событием!
Кто-то высунулся из дымохода, повисел немного, озираясь, и мягко спрыгнул на пол.
Незнакомец был весь покрыт лохмотьями из сажи.
Другой одежды ему не требовалось…
Худой, рыжеволосый и… красивый!
Даже теперь я не могу подобрать слов, чтобы описать насколько…
Но хочу, чтобы волшебный облик его не истлеет в моей памяти никогда!
Я улыбнулся…
И стал лёгкой добычей…
Железное кольцо, надетое мамой на запястье, не оберегло меня[5]…
Старые отцовские штаны, служившие покрывальцем, тоже[6]…
Мы улыбались друг другу.
Улыбались, пока он вынимал меня из колыбели.
Улыбались, пока карабкался по трубе.
Улыбались, пока, разбрасывая заиндевевшую солому, скользил с крыши.
Улыбались, когда незнакомец торжественно вручал меня очаровательной женщине с лазоревыми глазами, что правила, будто лошадью, целой кавалькадой, застывшей у нашего дома.
– Мой прими дар, Великая Мэб! – раболепно молвил он, склоняясь в низком поклоне.
– Зачем это человеческое отродье принёс ты, Пак? – напевно спросила женщина.
Моё сердечко сладко сжалось: её голос был нежнее материнского – я тогда не понял ни слова, но всё запомнил.
– Обязанность шута развлекать тебя, королева, – изрёк укравший меня красавчик и незаметно, будто лепрекон[7], исчез!
Мне захотелось разрыдаться…
Я впервые испытал отчаяние.
Но взглянув на Мэб, сразу успокоился.
Даже зажмурился радостно!
Кавалькада тронулась по мановению её брови.
Медленно потекла через селение.
Всадники лишь изредка понукали скакунов.
Те ступали грациозно… степенно…
А Джек, прикрывая от ветра фонарь, следовал за ними…
Королева отпустила поводья.
Тихо смеясь, она перекидывала с ладони на ладонь свою ношу – меня.
Я не рыдал от ужаса, а довольно повизгивал.
Если бы мне тогда услышать её мысли…
Когда она подбросила меня, чтобы поймать обеими руками, я увидела жрецов в чёрных балахонах, которые толпой шли навстречу кавалькаде, освещая дорогу факелами.
Королева играла мной, точно клубком, пока друиды не оказались рядом с ней, а затем вдруг резко повернула голову – люди шарахнулись в стороны.
– Идёте славить Самайна, смертные? – надменно спросила Мэб.
Ей ответил солидный седовласый старец, шествовавший впереди.
– Да, – кивнул он, словно не заметил оскорбления. – Мы идём возжечь Пламя Жизни, дабы насытился Чёрный бог и пощадил нас грядущей зимой.
