– Здравствуй, Рита. – Лидия, мой психолог, опускается в кожаное кресло и поправляет на переносице очки в модной роговой оправе.
– Здравствуйте. – Прямо встречая ее взгляд, я сажусь на диван напротив.
Лидии около сорока. Она красивая, успешная и очень популярная. В нашем городе – почти звезда, потому что как эксперт регулярно участвует в телешоу на федеральном канале. Мне сложно судить о ее профессиональных навыках, потому что сама я никогда не хотела общаться с психологом и эффекта от наших встреч не вижу. Но мой отец считает, что походы к ней идут мне на пользу.
– Как твои дела?
– Все хорошо, – неопределенно пожимаю плечами, глядя на часы за ее спиной. Двенадцать ноль одна. Еще пятьдесят девять минут, и я смогу встать и уйти.
Лидия кивает. Посылает мне ободряющую улыбку, на которую я не отвечаю. Ждет продолжения, но я молчу. Это привычный ход наших сессий – за полтора года почти ничего не изменилось, разве что в кабинете стало больше зелени, а у меня зарубцевались шрамы.
– В прошлый раз мы обсуждали с тобой лето. У тебя появились планы на каникулы? – сделав вид, что не заметила моего молчаливого протеста, продолжает Лидия.
– До лета мне надо сдать сессию, – отвечаю уклончиво, чтобы не говорить о том, что планов у меня нет. Я давно их не строю, и мой психолог должна об этом знать не хуже меня. – Еще два экзамена.
Лидия делает какую-то пометку в блокноте. Снова поднимает на меня глаза. Снова улыбается.
Раздражает. Я никогда не была ярой фанаткой наших сессий, но сегодня меня бесит буквально все. Чему, черт возьми, она улыбается?
– Как твой сон?
– Кошмары мне не снятся, если вы об этом. Последний был более двух месяцев назад.
– Как ты думаешь, почему они тебе больше не снятся?
– Наверное, это благотворное влияние наших с вами встреч, – говорю, не скрывая иронии. Может быть, хоть она поможет стереть эту раздражающую улыбку с ее лица. – И время.
– Значит, ты согласна с мнением, что время лечит?
– Отец так говорит.
– Ты с ним согласна? – напирает Лидия.
– Отец часто бывает прав, – отвечаю с нервным смешком.
– Я спрашиваю про тебя, а не про твоего отца, – замечает она, улавливая мимолетную перемену в моем настроении. – Это твои чувства. Твои страхи. Твоя жизнь, в конце концов.
– Лидия, при всем уважении, мы обе знаем, что я здесь только потому, что этого хочет отец. – Я делаю глубокий вдох. – Мне наши встречи не нужны. Я в порядке. Меня в моей жизни все устраивает.
Ее моя грубость ничуть не смущает. Она делает еще одну пометку в блокноте, поправляет очки.
– Что ты чувствуешь сейчас, Рита?
– Раздражение.
– Хорошо.
– Это хорошо? – оказываюсь не в силах сдержать саркастический вопрос.
– Да, потому что раздражение – это путь к исцелению. Любые проявления эмоций в твоем случае – это хорошо. Ты так долго закрывалась в своей раковине, отказывая себе в возможности снова чувствовать, что даже такая малость, как раздражение, – это уже победа, – объясняет Лидия.
– Мне это не кажется победой.
– А что для тебя победа?
– Мы сейчас говорим про какой-то определенный контекст? – уточняю я, неожиданно для самой себя попадаясь на ее удочку.
– Разумеется. Что ты для себя воспринимаешь как победу?
– Я буду считать, что победила, когда отец согласится, что мне больше нет нужды посещать психолога, – бросаю небрежно.
– Ты опять говоришь о своих чувствах в связке с отцом, – замечает Лидия, внезапно нахмурившись. – Как будто бы твоя жизнь всецело зависит от него. Скажу так: его решение не может быть твоей победой. У тебя должна быть цель – личная цель, чтобы посещать психолога.
– Я не хотела вас посещать.
– Но ты хотела пережить свою травму. Ты сама говорила это на одной из наших первых встреч. Я лишь инструмент, которым ты могла пользоваться, чтобы достичь своей цели. – Лидия откладывает блокнот, наклоняется вперед и добавляет, понизив голос: – Но, к моему сожалению, со временем ты отступила. И вместо того чтобы пережить и отпустить боль, решила закрыть на нее глаза, затолкав глубоко внутрь себя. Это тоже вариант справляться с травмой, но откровенно плохой. Боль тикает внутри тебя, как бомба. Рано или поздно рванет.
Чтобы избежать проницательного взгляда Лидии, я опускаю голову и с особой тщательностью изучаю бежевое покрытие на ногтях. На самом деле у меня есть много такого, что я могла бы сказать, чтобы поставить ее на место. Чтобы она перестала снисходительно смотреть на меня со своей недосягаемой колокольни. Но я упрямо молчу, потому что не вижу в этом никакого смысла. Некоторые слова не должны быть сказаны. Некоторые тайны не должны быть раскрыты. А она… она ни черта обо мне не знает!
– Говорят, что непрожитая травма – это заблокированная злость. Это деструктивная эмоция, – не сдается Лидия, пытаясь в очередной раз сломить мое сопротивление.
– Я не чувствую злости, – возражаю тихо. – Я приняла все, что со мной произошло.
– Если бы это было так, разве ты не вернулась бы к привычной жизни?
– А что есть привычная жизнь? – отвечаю вопросом на вопрос. – Кто устанавливает правила, что есть привычно, а что нет? Мне едва исполнилось восемнадцать, когда я познакомилась с Владом, в девятнадцать я смогла от него уйти. Сейчас мне двадцать один. Меня давно не интересуют те вещи, которые я делала до восемнадцати. Так что же вы относите к моей «привычной» жизни? Может быть, сейчас я живу именно так, как всегда хотела. И ничто другое меня не интересует.
