Зайцев и Ксенофонтов сидели под навесом трамвайной остановки и молча наблюдали, как весенний дождь старательно освежал и без того свежую листву. Оба пребывали в том редком состоянии, когда не нужно было спешить и никакие дела, ни газетные, ни следственные, не тревожили их и не заставляли куда-то мчаться, хватать уже занятые такси, втискиваться в телефонные будки и бросать в щели автоматов гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…
Друзей нисколько не раздражало затянувшееся отсутствие трамвая. Они могли прекрасно обойтись и без него, могли просто отправиться на набережную, но дождь продолжался, и оба сидели, наслаждаясь полным бездельем и видом разноцветных прохожих, которым наконец-то представилась возможность обновить свои зимние покупки – зонтики, плащи, туфельки. Да, все это было куплено в суровые зимние холода. А сейчас, когда отошла земля и птицы встревоженно разгребали вскопанные клумбы сухонькими своими лапками, магазины, конечно же, были завалены шапками, пальто с меховыми воротниками и резиновыми сапогами, совершенно незаменимыми в осеннюю распутицу.
И вдруг до них донесся возбужденный шепот. Чуть повернув голову, Ксенофонтов увидел двух женщин с хозяйственными сумками. Опасливо озираясь по сторонам, они делились друг с дружкой какой-то ужасной тайной. Одна рассказывала, посверкивая по сторонам маленькими глазками, вторая безутешно качала головой, не замечая, как с навеса ей на плечо льется тонкая струйка дождя.
– Ай-ай-ай! – причитала она. – Подумать только! Это же надо!
– Говорят, две машины телевизоров вывезли – и как корова языком. Никто ничего не видел, не слышал!
– Господи боже ты мой! Царица небесная!
– Во как! Милиция с ног сбилась, а собаку вызвали – она только понюхала и тут же сдохла.
– Батюшки-светы! – вскрикнула женщина. – Неужели бывает такое?!
– Я тебе еще чего скажу – одних радиоприемников этих маленьких, которые на батарейках работают, больше сотни увезли. И – как в воду! Как в воду!
– Это ж сколько тыщ! – Женщина закрыла рот рукой.
– А ты говоришь, белье с веревки унесли, – рассказчица махнула рукой.
– Так универмаг-то государственный, а бельишко мое! – резонно заметила слушательница.
Зайцев улыбнулся всепрощающе – чего, дескать, с них возьмешь, слухами питаются. Взглянув на него, Ксенофонтов догадался, что друг знает об этой истории. Дождь неожиданно кончился, и теперь с неба падали только последние задержавшиеся капли.
Друзья вышли из-под навеса и медленно направились к набережной. Пахло листвой, теплой землей, далеким дымком, и все это складывалось в необъяснимый запах, заставляющий вспомнить прекрасные давние времена. И даже если они были не такими уж прекрасными, весенний запах обладает какой-то колдовской силой облагораживать, возвышать наше прошлое, людей, которых мы знали в прошлом, заставляет печально вздыхать даже тех, у кого все в будущем.
– Так что там, с универмагом-то? – спросил Ксенофонтов, перешагивая длинными своими ногами через лужи на асфальте. – Неужто подчистую?
– С универмагом все в порядке, – Зайцев придирчиво осмотрел свое отражение в витрине гастронома. – Магазин радиотоваров обчистили. Ничего сработали, довольно грамотно.
– Много взяли?
– Прилично. Десятка полтора хороших транзисторов уволокли. Ну, ничего, далеко не унесут.
– Надо же, – с сожалением проговорил Ксенофонтов. – А тут никак один не купишь. Только соберешься – туфли приказали долго жить, а там костюм…
– Да, для тебя костюм – дело непростое, больно ты длинен, больно долговяз… До чего обнаглели – телевизор прямо в магазине включили. Во время ограбления передачу смотрели, представляешь! Утром продавцы приходят, а там уже утренние последние известия передают.
– И никаких следов?
– Разве что пара окурков… Но это, сам понимаешь, те еще следы… Да и они ли оставили их… Но есть и просветы, – однако Зайцев распространяться не стал, вспомнив, что работает все-таки следователем, а не газетчиком, чтобы вот так запросто выбалтывать важные сведения. – Слушай, а не отправиться ли нам с тобой как-нибудь на острова, а? Смотри, там все уже зеленое… Возьмем с собой пивка, пару рыбешек, а?
Ксенофонтов, занятый своими мыслями, не отвечал. Выпятив губы так, что усы его уперлись в ноздри, он мерно вышагивал по мокрому асфальту, сунув руки глубоко в карманы брюк.
– Слушай, – сказал он, – а в каком часу это было?
– Ты о чем? А, ограбление… Между десятью и одиннадцатью вечера. Примерно в половине одиннадцатого.
– А как удалось установить с такой точностью?
– Свидетельница нашлась. А как же! Думаешь, совсем ничего не умеем делать? Нашли голубушку. Девушка шла после кино домой и в окне увидела грабителя. Там, понимаешь, окна закрашены масляной краской…
– Дело привычное, – обронил Ксенофонтов. – Закрашиваем окна, заколачиваем парадные, огораживаем скверы, будто к татарскому нашествию готовимся.
– Ты слушай и не перебивай. Окна были выкрашены масляной краской, а свет в магазине горел, и девушка на стекле увидела профиль одного из ночных посетителей. Говорит, вроде запомнила его – кепка, поднятый воротник, курносый, толстогубый. Она подумала, что в магазине какие-то работы ведутся, а утром, когда узнала, сообразила, что за работы… – Зайцев облокотился о холодные после зимы гранитные блоки набережной. – А еще мне хочется сесть на какой-нибудь корабль и поплыть, поплыть… Чтобы мимо города, баржи, берега…
