Сначала был создан остров Маврикий,
а затем, по образу и подобию его, – рай.
Марк Твен «По экватору»
Еще в самолете я задумался: а что же такое – Рай?
Наверное, это благословенный заповедный край, обитель отдыха и покоя, куда попадают хорошие люди и между ними складываются добрые, дружеские отношения.
А еще – это область исполнения желаний, когда без усилий, играючи, вот только попросил – и дадено, да еще так нежданно, причудливо, но именно то, чего хотел.
С первым тезисом я согласился сразу.
Вот если бы вы были Творцом, и вам предложили бы отрегулировать по райским канонам температуру воды и воздуха? Что бы вы выбрали? Градуса 23—24? И то, и другое? Причем утречком воздух чуть прохладнее, скажем, 17—18, а вода – теплее, и вечером – то же?
Та-ак!
Или, к примеру – глубину моря, у берега?
Полметра?! Не-е, это слишком. А вот от одного до четырех, и чтобы риф, и всевозможные кораллы и водоросли, и непуганые разноцветные рыбки, и песочек, а захотел – и камни, и волна над серфером прозрачным завитком, и огромные пенные лавины-валы, долгий блестящий отлив, и креольские женщины в разноцветных юбках, подростки, и дети, и даже некоторые мужчины, присев, выбирают с ними креветку, а после закуривают на закате, обдумывая, как пойдут с раннего утра на марлина, безумную глубоководную рыбу, – вдаль от прибрежной мелкоты…
А взять, к примеру, горы?
Нужны ли нам горы более 300, ну, максимум – 500 метров? Может ли человек средних лет без специального снаряжения забраться выше? И не нужно!
Конечно, с другой стороны желательно, чтобы они были обрывисты, скалисты, неприступны. Чтобы можно было сказать: вона куда я забрался!
Я думал об этом, поднимаясь на Мон Брабан, неприступную с запада и удобную для подъема с востока, и увидел косуль, диких, пугливых, и стал подбираться ближе, полез над сыпучим обрывом – сфотографировать, а они отбегали, и, замирая, как санаторные статуи, косились с отвесных скал на меня, чтобы вдруг ожить и исчезнуть.
И все же, я снял их! Сверху, с покоренной мною вершины, а вернее, с веранды ресторана «Парадиз», построенного, как сказано в меню, – на границе покоя и риска.
Скромный пансион у моря, где я поселился, принадлежал выходцам из Китая – молчаливому брату и не менее приветливой сестре, похожим как две китайские капли воды, полные и круглые. Негритянка-уборщица, старик-садовник (он же – охранник) словно вышколенные стюарды улыбались мне издалека.
Пансион пуст. Пожилая француженка из Страсбурга с тремя внучками, воспитанными и славными детьми, – не в счет.
Мы раскланивались за завтраком, и лишь в последний день, отъезжая, она с сожалением сообщила, что ее познания в русском ограничиваются словами «Bolshaya korova», чему научил ее внук давнего приятеля-эмигранта.
Ах, если бы она знала, как я рад одиночеству, рад тому, что великий и могучий не звучит даже шепотом, а паче всего, что сюда не добралась еще наша жирующая элита.
После завтрака, уложив в котомку плавательные принадлежности и фрукты, отправлялся я на прогулку вдоль берега, пытаясь забраться куда-нибудь подальше, в неизведанную еще область, и увидеть что-нибудь этакое в конце и по пути.
Обычно для таких путешествий я выламываю посох, с которым идти веселее и размашистей, и чувствую себя уверенней на заросших тропических тропках.
Вот и сейчас, миновав пляж и очутившись в прибрежных зарослях, я не успел пройти и нескольких шагов, как увидел его.
Отличный бамбуковый посох!
Легкий, прочный, и верхний конец заточен в случае чего, но, слава Богу, не понадобилось.
Тут же примерил, как лыжную палку. В самый раз. Как надо. И я поглядел вокруг новыми глазами и понял, что это уже второе чудесное событие.
А первое произошло только что. Шагаю по пляжу, долгой песчаной отмели, устал, жарко – солнца с избытком, и только подумал о прохладе и ветерке – теперь я это понял! – тут же очутился в лесу, то есть обнаруживаю себя в тени, и деревья уже нависают над берегом, а кое-где и над морем.
Ах, неспроста, неслучайны сии превращения. Я стал замечать, что походная жажда мгновенно утолялась случайным разносчиком кокосов и ананасов, жара – мимолетным дождем, рассветная тишина – зажигательной сегой у костра, красного как юбки танцовщиц, обратная дорога – попутною песней, а благодатное одиночество – картинками из жизни местных влюбленных: с авансами, придыханием и ловитками с визгом и беготней по песку и по морю, долгими-предолгими поцелуями, и смуглыми телами в песчинках и каплях, которые так упоительно и томно…
На промысел огромных голубых марлинов, напоминающих меч-рыбу, на глубоководную рыбалку я не решился. Целый день на солнце, и потом – дорого.
А вот увидеть – хотелось. Даже не увидеть – в Порт-Луисе, в музее я уже побывал и даже потрогал чучело, – а ощутить мощь и трепет, дрожь тела, идущего в глубину, нарастание давления и боли, когда все уже кончено и сердце уже не стучит, и еще чуть, чуть… и надо выруливать, и возвращаться, и нестись к свету, выпрыгивая, взлетая над водой…
Солнце клонилось к закату. Я присел на берегу, провожая еще один день, вслушиваясь в аэродромный гул волн, угадывая перемену цветов на море и на небесах.
