Все верили: войны не будет,
хотя боялись: может быть.
Но полагали всё же люди:
сумеем фрицев разгромить.
Пусть сунутся, хребет сломаем,
с границ отбросим, точно грязь.
И вот июнь пришел за маем,
грозился вермахт, не таясь.
Пустил железную лавину,
вонзил ножи, полил огнем,
и наша дрогнула плотина.
Мы отступали день за днем.
Сломавшись о стальную стену,
изрешеченные свинцом,
мы оставляли море пленных,
и горы наших мертвецов.
Еще пока надеждой жили,
что это временный урон.
Над трупами уже кружили
армады алчущих ворон.
Где нивы раньше колосились,
и где росой сверкал рассвет,
сквозь Белоруссию, Россию
тянулся гусеничный след.
Взметая в воздух пыли тучи,
ползя свиньей в миллионы рыл,
наш враг родную землю мучил,
воронки и могилы рыл.
Гонясь за толпами народа,
что убегали на восток.
Иссякли силы, но природа
дала нам времени глоток.
Нам помогли родные грозы
в минуту гибельных тревог,
проливши траурные слезы
над вереницами дорог.
Барахтаясь в болоте вязком,
зелено-серый бог войны,
тяжелым грохотом и лязгом
добил остатки тишины.
Столицу отстояли в муках
когда над ней сгустилась тьма,
пришел жертв не считавший Жуков,
с ним вместе – «генерал Зима».
И вот у немцев сдали нервы,
порвало воли тетиву.
Мороз, отвага и резервы
в конце концов, спасли Москву.
Огнем крещеное начало.
Силен фашистский исполин.
Трагедий впереди немало.
И так еще далек Берлин…
Об этом подвиге писали
подробно, точно, и не раз.
Добавлю нового едва ли,
но, чтоб его не забывали,
свой поведу в стихах рассказ.
Разгар убийственного лета.
Идет великая война.
В местечке белорусском где-то,
в восьмом часу, после рассвета
прервалась гулом тишина.
Хвостом зеленого дракона,
ломая высохшую грязь,
ползет железная колонна,
угроз не чуя и урона,
рождая грохот, шум и лязг.
Уже бывавшие в атаках,
и хладнокровные, как лед,
в бронемашинах и на танках,
сосредоточенно, без страха
германцы движутся вперед.
Пересекают речку Добрость,
впадающую в реку Сож.
За ними пристально, недобро,
и не мигая, будто кобра,
следит боец, укрывшись в рожь.
Наводчик Коля Сиротинин,
двадцатилетний паренек,
один средь поля, как в пустыне,
измазанный в земле и глине,
возле орудия залег.
Глядит на мерное движение
еще невиданных фигур.
Он даже взмок от напряжения.
Но не скрывает раздражения
сержанта мстительный прищур.
Здесь был оставлен он в заслоне
колонну немцев задержать,
отвлечь на время от погони,
затормозить на этом склоне,
хоть ненадолго, вражью рать.
Пора! Раздался первый выстрел,
как только въехал танк на мост.
Попал! Ландшафт от взрыва выцвел.
Перезарядка, быстро, быстро!
Расчет сержанта очень прост:
скорей закупорить дорогу!
Наводка. Выстрел. Вновь костер!
Не промахнулся, слава богу!
В огне пылает понемногу
последний бронетранспортер.
Задача выполнена, будто,
и можно догонять своих.
Но медлит, Коля, почему-то,
идет минута за минутой,
а грохот пушки не утих.
В запасе шестьдесят снарядов,
бросать их, что ли? Это стыд.
Противник – на ладони, рядом.
Уничтожать его ведь надо,
покуда сам ты не раскрыт.
А немцы в панике и шоке
расчистить пробуют затор.
С таким впервые на востоке
в войне столкнулись эти доки,
непуганные до сих пор.
Два танка, что стащить пытались
вовсю горящий головной,
от попаданий загорались,
и там, на месте оставались,
покрывшись дыма пеленой.
Еще один в обход поехал
непроходимого моста,
и в речке замер, вот потеха!
А фрицам, право, не до смеха,
там очень топкие места.
Застрял по башню танк в трясине
и встал, и дальше не идет.
Увяз в полуболотной тине,
но тут уж Коля Сиротинин
его прямой наводкой бьет.
Бах! Новый танк уже дымится.
Бах! – Бронетранспортер.
Растерянность на лицах фрицев.
