Почти одновременно въ нашемъ журналѣ и "Русскомъ Богатствѣ" появились очерки изъ гимназической жизни, очерки захватывающаго интереса не столько по своимъ литературно-художественнымъ достоинствамъ, сколько по своему содержанію. Тридцать лѣтъ эта жизнь таилась глубоко подъ спудомъ, куда не проникалъ ни одинъ лучъ гласности, и что тамъ творилось, знали лишь тѣ, кому сіе вѣдать надлежитъ. Да знали ли и они? Смѣемъ думать, что нѣтъ, по крайней мѣрѣ, далеко не всѣ и далеко не все. Жизнь классической школы шла особнякомъ отъ насъ, отъ семьи, отъ общества, которому вмѣнялось почти въ преступленіе интересоваться ею, и лишь изрѣдка доносились оттуда извѣстія о какомъ-либо уголовномъ дѣяніи, свидѣтельствовавшія, что въ этомъ мірѣ мрака и запустѣнія что-то не ладно. Какъ это ни странно, но такое уединеніе школы, этого хранилища живыхъ силъ, ими же жива страна и двигается государство, считалось чѣмъ то столь естественнымъ, необходимымъ, что мы и сами къ этому привыкли. Такъ можно судить хотя бы по тому пренебреженію, съ какимъ литература относилась къ этому мірку. Положимъ, многое мѣшало проникнуть туда, но имѣемъ же мы такія яркія картины изъ "Міра отверженныхъ", который тоже охраняется довольно-таки тщательно. Почему же до сихъ поръ не явилось въ литературѣ ничего подобнаго изъ жизни школы? Мы думаемъ, что именно привычка и равнодушіе тому причиной. "Привычка свыше намъ дана", и она не только "замѣна счастію", но лишаетъ насъ и любознательности, желанія вникать въ явленіе, которое примелькалось и стало обычнымъ, будничнымъ и потому неинтереснымъ.
Будничнымъ и обычнымъ явленіемъ стала на протяженіи тридцати лѣтъ гибель живыхъ душъ, гибель талантливыхъ, яркихъ личностей, которыя, попавъ на зарѣ жизни въ школу, тонули въ ней или выходили оттуда изломанными, обезличенными, жалкими неврастениками или тупыми и равнодушными исполнителями чужихъ велѣній. Что такъ дорого въ личности – иниціатива, энергія, находчивость, смѣлость, предпріимчивость, сознаніе своего достоинства, чувство чести и гордая независимость мнѣнія – все это гибло въ зачаткахъ. Отсюда и тотъ общій кличъ – "нѣтъ людей", который мы слышимъ всякій разъ, когда поднимается вопросъ о живомъ дѣлѣ, требующемъ не мертвыхъ исполнителей, а живыхъ личностей.
Въ очеркахъ г. Б. Никонова, печатающихся въ "Русскомъ Богатствѣ", проходитъ предъ нами исторія "перваго ученика", которую можно назвать "исторіей гибели личности", обычной для нашей, нынѣ сходящей со сцены средней школы. Вообще, очерки г. Б. Никонова написаны довольно однообразно и слабо, преобладаютъ не художественные типы, а скорѣе фотографическія воспоминанія лично пережитаго и выстраданнаго. Но чувствуется въ нихъ глубокая подкупающая искренность, а фотографическая ихъ правда придаетъ этимъ воспоминаніямъ значеніе человѣческаго документа, свидѣтельствующаго нелицепріятно о томъ, что многимъ и многимъ пришлось пережить самимъ.
Гимназія, описываемая авторомъ, не хуже и не лучше другихъ. Хорошо знакомыя всѣмъ по личному опыту равнодушныя лица учителей, ничѣмъ не интересующихся, кромѣ двадцатаго числа, ученики, презирающіе ученіе, которое представляется имъ ненужной и скучной тяготой – вотъ общій фонъ картины любой изъ вашихъ гимназій. Авторъ выдвигаетъ на первый планъ оригинальную и интересную фигурку маленькаго ученика Аркатова, который напоминаетъ своею серьезностью и вдумчивостью маленькаго Домби въ романѣ Диккенса. Аркатовъ глубоко заинтересованъ новой гимназіей, и боится ея, и влечется къ ней неудержимо. Онъ все силится осмыслить и даже въ безтолковыхъ латинскихъ пословицахъ ищетъ скрытаго смысла. Его слабенькая, съ широко раскрытыми глазами, недоумѣвающая фигурка – это какъ бы прообразъ той дѣтской души, которая изъ семейныхъ объятій, полныхъ если не всегда, то въ огромномъ большинствѣ случаевъ – ласки, доброты и осторожной снисходительности, попадаетъ вдругъ въ суровый режимъ школы, не признающей никакихъ исключеній, никакихъ разновидностей, не считающейся съ силами и способностями отдѣльныхъ индивидуальностей и знающей только программу да начальственный окрикъ, предписывающій выполнить ее во что бы то ни стало. Что не укладывается въ рамки программы, должно погибнуть, какъ негодное. Что не согласуется съ начальственнымъ окрикомъ, должно быть уничтожено, какъ опасное и вредное. И только то, что покладисто, мягко, сгибается, какъ воскъ, слѣдовательно, безлично и безформенно, признается настоящимъ матеріаломъ, годнымъ для школы и достойнымъ классической шлифовки. И нѣжная душа маленькаго Аркатова сразу сдается и безпрепятственно воспринимаетъ всѣ формы программы. Недюжинныя способности помогаютъ мальчику уловить всякія тонкости различныхъ правилъ и исключеній латинскаго и греческаго языка, а чуткая душа инстинктивно улавливаетъ и тотъ modus vivendi, который не только облегчаетъ гнетъ школы, но и дѣлаетъ изъ Аркатова "перваго ученика". Быстрое перерожденіе изъ вдумчиваго мальчика въ настоящаго мученика столь высокаго положенія совершается тѣмъ легче, что мальчикъ оказался болѣзвенно-самолюбивымъ и чуткимъ ко всему грубому и унизительному.
