Подвергнув жизнь крутому арбитражу,
но истины в итоге не изведав,
я приглашаю вас на распродажу
изобретённых мной велосипедов.
Несколько лет назад мне предложили издать сборник рассказов, снабдив каждый кратким примечанием, где приводились бы наиболее любопытные подробности, связанные с написанием или публикацией данного текста. Разумеется, при этом речь ни в коем случае не должна была идти о растолковании собственных произведений, поскольку такое занятие глубоко порочно и радости никому не доставит. Честно сказать, не помню случая, чтобы кто-то кого-то понял правильно. Читатель вообразил себе автора, автор – читателя, так что лучше им при встрече особо не откровенничать, иначе разочарование неизбежно.
Сборник по каким-то причинам издан не был, а комментарии остались. Перечитав их недавно, я обнаружил, что они представляют собой не только разрозненные беспорядочные воспоминания о том, из чего, не ведая стыда, произросли наши с Белкой (Любовью Лукиной) первые рассказики, но и перечень шишек, набитых при попытках овладения фантастической прозой. Этакая исповедь самоучки. Вернее, конспект исповеди. Возможно, кое-кому он покажется небезынтересным.
Имеется, правда, опасение, что этот кое-кто примет всё нижеследующее за пособие для начинающих фантастов. Упаси вас боже! Если это и пособие, то пособие, как не следует работать над прозой. Почему-то супруги Лукины каждый раз выбирали самый трудоёмкий и неблагодарный способ написания фразы, абзаца, рассказа в целом, причём на результат это не влияло никак.
В 1975 году фантастика исчезла с прилавков окончательно. И лопнуло наше терпение. Читать не даёте? Сами напишем!
Определённый опыт литературной работы имелся. У Белки… (Девичья фамилия её была – Белоножкина, отсюда студенческое прозвище Белка, ставшее затем семейным.) Так вот у Белки уже годам к семнадцати насчитывалось несколько стихотворных подборок в волгоградских газетах, у меня – в ашхабадских. Публиковать нас, правда, вскоре прекратили. Тогдашняя поэзия требовала пафоса, а с пафосом в нашей семье дело всегда обстояло из рук вон плохо.
Вот и решили побаловаться прозой.
Почему именно фантастика? Во-первых, осточертело то, что принято называть окружающей действительностью, во-вторых, как говаривал Вадим Шефнер, фантастика – продолжение поэзии иными средствами.
Сразу же договорились: Стругацким не подражать. Оглянуться не успеешь, как станешь эпигоном. Позже Эрик Симон скажет: «Сознательно удаляясь от Стругацких, вы нечаянно сблизились с Киром Булычёвым». И в чём-то, наверное, будет прав.
Итак, попробовали. И быстро осознали, что для начала следует забыть всё, чему нас учили на литературном отделении истфилфака: все эти экспозиции, завязки, кульминации… Вещи так не пишутся. Они так препарируются. Какая, к чёрту, кульминация, если даже не можешь заранее предугадать, когда и почему она стрясётся!
Пришлось первый рассказ сочинять на ощупь. Тыком по натыку. Забегая вперёд, скажу, что филологическое образование и в дальнейшем ничем нам не помогло. Конечно, от рассказа к рассказу мы нарабатывали приёмы, но заимствовали их откуда угодно: из дарвинизма, из системы Станиславского, из статьи Гоголя об архитектуре, даже из истории ширпотреба («принцип беспяточного чулка») – только не из теории литературы.
Придумали оригинальный, как нам казалось, сюжет – и, проговаривая вслух каждую фразу, сложили свою первую фантастическую историю – «Рисунки копотью». Слова, слова, слова. Ожирение текста. Метафора на метафоре и метафорой погоняет.
Впоследствии опус решено было считать пробой пера и пустить на запчасти.
Кому-то из нас попалась на глаза удивительная фраза Берлиоза о церкви в Коломенском. Наизусть я его слова уже не воспроизведу, но смысл их в том, что композитор был потрясён, впервые увидев вместо обычного нагромождения налепных украшений архитектуру целого. С этого момента «налепное украшение» стало для соавторов грязным ругательством, означающим ненужный словесный (или сюжетный) завиток. «Архитектура целого» в число рабочих терминов не вошла, поскольку больно уж красиво звучала. Но суть мы поняли: пиши только о том, о чём пишешь, и ни слова сверх того. Фантастический рассказ – сам по себе метафора. Вот с ней-то и надо работать.
Второй наш блин назывался «Поток информации».
Наученные горьким опытом, на сей раз обжали себя довольно жёсткими требованиями: никаких отдельно взятых пейзажей, портретов, внутренних монологов. Все описания – на уровне придаточного предложения.
Естественно, что герои были надёрганы из коллектива НИИ, где мы тогда работали фотографом и печатницей мокрых форм (кажется, это так называлось). Задачу перед собой ставили скромную: двумя-тремя штрихами достичь зримого сходства персонажа с прототипом. Институтскому художнику с любезного его разрешения были оставлены его подлинные имя и фамилия.
Сам учрежденческий абсурд, ради которого, собственно, всё и затевалось, мы, конечно, отразили довольно поверхностно, но, на наш взгляд, читать это уже было можно. Тем не менее по прошествии какого-то времени рассказ показался нам безнадёжно ученическим. Знакомые нас долго в этом разубеждали и к 1990 году отчасти разубедили. Спустя 15 лет со дня написания «Поток» был всё-таки опубликован.
