Глава 1
Мертвец в Купеческом клубе
Город промок и продрог насквозь. Булыжники мостовой были покрыты тонким слоем мокрой грязи, штукатурка стен потемнела от влаги непрекращающихся осенних дождей, молотивших по жестяным подоконникам и крышам. Из печных труб дым поднимался к нависшим совсем близко тучам, сливаясь с ними. Весь город пропах угольной пылью, деревянной сыростью и прелой одеждой. Свет в квартирах почти не выключали – солнце даже днем не появлялось из-за туч, отчего Москва уже третью неделю была погружена в ноябрьские сумерки.
– Я рассчитала кухарку. Ты все равно на нее жаловался, – сказала Маша, наливая мне кофе.
– Тебе посоветовали другую? – спросил я, еще не чуя подвоха.
– Нет, Гиляй.
– А кто будет готовить? – пробормотал я, не отрываясь от «Ведомостей». Я читал колонку происшествий, а именно заметку следующего содержания:
«Вчера вечером в Купеческом клубе на Большой Дмитровке, 17, прямо во время ужина скончался коннозаводчик Столяров П. И. После подачи белуги в рассоле коммерсант неожиданно почувствовал себя плохо и с сильным сердцебиением намеревался покинуть клуб…»
Но Маша не унималась:
– Сама.
– Сама? Что?
– Сама буду готовить.
– Ты?
Маша поставила кофейник на стол и уперла руки в бока.
– Гиляй! Ты считаешь, что я плохо готовлю? – спросила она с угрозой.
Я кротко поднял глаза.
– Что ты! Я считаю, что ты отлично готовишь! Просто это утомительно. К нам приходят гости…
Так что там случилось с коннозаводчиком Столяровым?
«…Однако в гардеробной ему стало плохо и после непродолжительной агонии, сопровождаемой судорогами, он скончался. На место происшествия был вызван пристав Тверской части и полицейский врач. Была установлена предварительная причина смерти – сердечный удар. Умерший был завсегдатаем Купеческого клуба, в котором состоял более пятнадцати лет, и всегда отличался неумеренным аппетитом, впрочем, как и многие члены этого клуба».
– К нам приходят дикие орды, а не гости. И они съедят все, что им подсунешь между двумя бутылками, – сказала Маша.
– Да-да, конечно. Горький, Шаляпин, Качалов – это варвары. Но я-то?
– Именно о тебе и речь. Ты когда в последний раз смотрел в зеркало?
Такой поворот разговора меня сильно озадачил.
– Утром.
– Гиляй! Я, конечно, буду любить тебя в любых объемах, но разве тебе самому не тяжело таскать такое количество лишнего веса?
– Лишнего? – удивился я. – Чем тебе не нравится мой вес?
– Он тебе мешает. Ты даже по лестнице на третий этаж поднимаешься с одышкой.
Я отложил газету.
– Послушай, Машка, ты когда-нибудь видела худого слона? Нет? А худого медведя? Худого кабана? В природе худоба – признак болезни. Взрослые животные должны быть упитанны.
– Сам придумал? – язвительно спросила Маша.
– А хоть бы и не сам! Но ведь верно сказано, а?
– Нет, не верно. Не знаю, как там у слонов, а у тебя с сегодняшнего вечера будет полезное питание. По последним медицинским справочникам и книгам.
И тут у меня возникло страшное подозрение.
– А что у нас на ужин? – спросил я.
– Ничего! Сегодня ужина не будет. Уже слишком поздно. Пей кофе. Это все на сегодня.
Так! Я поставил чашку и встал.
– Ты куда?
– Пойду прогуляюсь перед сном. Чтобы забить сосущее чувство голода.
Я грузно метнулся в прихожую, надел папаху, схватил в охапку пальто и шарф и зайцем метнулся на лестницу. Вдогонку мне раздалось:
– И не смей жрать в городе, Гиляй! Имей совесть!
Увы, я собирался сделать именно это – поскольку дома ужин мне не светил, я подумал, что неплохо было бы перекусить где-нибудь на стороне. И раз уж в Купеческом клубе кормили на убой – как следовало из прочитанной заметки, не пойти ли туда, тем более что достаточно просто подняться по Большой Дмитровке в сторону Страстного монастыря. Заодно послушаю и подробности происшествия.
Погода даже для короткой прогулки была неподходящей – темень, холодный ветер. Удивительно, как московские улицы, такие жаркие и ленивые летом, в ноябре вдруг становились чужими и равнодушными, как будто камни мостовой и самих домов, летом теплые и чистые, теперь поворачивались другой стороной – зябкой и грязной. Я быстрым шагом дошел до огромного особняка Купеческого клуба, окна которого светились желтым электрическим светом, и швейцар в уже зимней ливрее открыл передо мной тяжелую дверь.
В просторной гардеробной я обратил внимание на пустоту – шуб и пальто почти не было, а дородный гардеробщик дремал на табуретке в углу, уронив на колени газету. Я разбудил его, сдал свое пальто и папаху, получил латунный номерок и по широкой мраморной лестнице поднялся наверх, в столовую клуба. В большой столовой народу обычно было много, в воздухе висел сигарный дым, вечером бывали здесь и концерты, пел русский хор из «Яра» или цыганский – из трактира Тестова. Но только не сегодня. В столовой было необычайно тихо. На кожаном диване около большого камина шептались о чем-то двое господ. Столы, стоявшие буквой «П» вокруг огромного персидского ковра, пустовали. Только один официант торчал слева у двери, ведущей на кухню. При моем появлении он даже не встрепенулся. Удивляясь тишине и запустению, я сел за один из столов и подозвал официанта.
