Болеет Михаил, разлагается на глазах. Только лежит на кровати, да смотрит на стену. В квартирке очень душно. Ну а когда ты болеешь – делать нечего. Лежишь себе, пьешь лекарства, полуспишь. Не человек, а какой-то интерьер. Вот и Михаил теперь – интерьер.
Вспоминает детство, вспоминает эти невыносимые детские болезни, когда на улицу ни ногой. А на улице настоящая жизнь. Ребята без него. Может быть, и забыли совсем его лицо, его смех. Зима на улице, там холодно. А в тюрьме тепло. Родители не выпускают Мишу даже на лестничную площадку, вся болезнь с ее последствиями – это целая часть жизни упущенных возможностей. Одно из самых грустных чувств на Земле. И ни болезнь виной, а сам Миша. Умудрился где-то простудиться, да еще и так сильно. Ну, сиди теперь дома, гуляй по квартире, разговаривай со стенами, тумбочками и с толстыми книгами. Смотри в окно.
Сейчас повзрослевшему Мише все хуже и хуже. За ним ухаживают, но этого не достаточно. Больной чувствует, что нужно сменить обстановку. Хочет на природу, в деревню. Или может в сад, подышать свежим воздухом. Тем более лето в самом разгаре, а Миша в своей душной квартире, умирает.
Вспоминает садовый домик, тонкий забор вокруг, скрипящую калитку. Сейчас бы туда, несмотря на время и остальные условности. Но нет больше домика, нет и тех счастливых прогулок среди гармоничной природы. Гармоничной. Михаил приходит в себя. В его организме и в душе что-то нарушено. Сломался Михаил. Очевидно, что это не гармония. Да и квартирка тоже не гармония, и эта просыревшая от пота подушка. Гармония там, далеко уже.
Домика нет, а речка осталась. Входит Михаил в речку, окунается в прохладную воду полностью, с горячей головой. Проходит боль, проходит все. Абсолютно все. Ноги не держат. Слабый поток уносит не Михаила, а Мишу вдаль. А там, на берегу, только орут, да и руками машут. Сделать ничего не могут. Какое чувство нечеловеческое: уносит тебя поток, а тебе все равно. Ты предоставлен чему-то непонятному и сильному. Наконец-то.
Не боязно, не жалко. От берега далеко, никто не зовет. Только слышится где-то вдалеке, где-то в неопределенном месте ветреное качание деревьев и радостный многоголосый смех. Видимо, веселится кто-то, живет. К ним бы на пару минут, посмотреть.
Талончик потеряли? Так вот он в окно вылетел. Эх, видимо вместе с листвой дворник куда-то замел, не найти теперь. Ну, может, подобрал кто. А может в колодец упал, насовсем. Вероятно, ветром сдуло, вместе с листьями – опять дворнику подметать. Никто ваш талон не видел больше, никто не знает где он и что с ним. Куда же вы? Вы уходите?
А принимают ведь без талона. И очередей совсем нет.
Утро. Через 5 минут расстрел. У подсудимого спрашивают его последнее желание, на которое он имеет полное право. Грустно отвечает: «В карты хочу поиграть!».
Вечер. Винтовки сложены, вино разлито, закуска мешает картам на столе. Подсудимый играет с солдатами битый час. Слышен громкий смех, звон стекла да чьи-то голословные обвинения – «Что ж ты все козыри-то выкидываешь, дурак!».
По весне приходит слякоть. По слякоти вынужденно ходят миллионы ног, ездят тысячи машин. В слякоть падает пьяница, в слякоть плюет уставший от жизни студент, по слякоти везут кого-то на санках. Объект проклятия – весенняя слякоть. Но ни один человек не представляет, что вся эта случившаяся погода заботиться о нем. Когда ноги просырели – человек спешит домой, к теплому домашнему очагу. Скорее всего, к своей семье. Ему с сырыми ногами больше незачем пропадать на улице. Таким образом, именно слякоть оберегает его от ненужных встреч. Оберегает его от потраченного на улице времени, ведь человек может потратить это время дома за более важными делами. В конце концов, оберегает его от простуды, потому что настало весеннее время, а там сырость, слякоть и мокрый снег.
Конец ознакомительного фрагмента.
