17-й месяц 252 года, день 45.
Сколько я себя помню, всегда шел снег. И днем, и ночью, густой, липкий, забивающий ноздри, больно режущий глаза, но это если выйти за пределы туннелей. Снег шел даже летом, просто его было меньше, туннели разравнивались, и можно было пройтись по утрамбованной тяжелой машиной земле. Мы любили это время, иногда проглядывало солнце, и я с ребятами целыми днями проводил на улице, тогда совсем не хотелось есть, только пить. Мы растапливали в ладонях чистый снег и пили, не было ничего вкуснее, даже сейчас, перепробовав многое, что дает наш пищепром, а выдает он всегда одно и то же, я не пробовал ничего вкуснее. Лето длилось недолго, пару месяцев, а потом наступала зима. Все засыпало снегом, дома скрывались под огромными барханами, тогда мы должны были сидеть дома, ждать, пока техника проложит туннели. Иногда роботы сбивались с курса и могли снести часть дома, так раздавили моего товарища, размазав его по стене, когда он выходил на веранду поиграть. Робот проехал дальше, а его родителям через год пришло требование о производстве нового ребенка. После этого мы их больше не видели.
Странно, но я хорошо помню их, лучше, чем своих, которые меня отдали на воспитание в ОДУР, когда мне исполнился один год полностью, а может, раньше. По происхождению мы были второго класса, поэтому меня с рождения определили в работники, там я и познакомился со своими друзьями детства, я был тринадцатый, нам не давали имен до двенадцати лет, только порядковые номера в группе. Некоторых из нас родители забирали домой на ночь, например, шестого, его и размазал робот по стенке дома. Его родители часто брали и меня, а еще восьмого и девятого на выходные. Дом у них был небольшой, мы с ребятами спали в тесной комнатке, но утром вся жизнь была нашей, я тогда так и представлял свободу: право делать с утра все, что хочешь, спать, сколько хочешь, есть, сколько влезет… После гибели шестого, его родители все равно брали нас на выходные. Я очень хорошо помню его маму, всегда бледную, худую женщину, не по возрасту седую, с большими добрыми голубыми глазами. Это странно, но мне часто снится она, я слышу ее голос, она снова рассказывает нам сказки, а его отец, невысокий, хмурый, с короткой бородой, садился в уголке комнаты и играл на гитаре нам музыку. Я был на многих музыкальных программах нашего города, которые устраивали в молельном доме, но никогда не слышал больше такой музыки, немного грустной, будто бы из той далекой сказочной страны, о которой рассказывала мама шестого.
Мы звали ее Кира, а отца шестого Кир. Они не возражали, Кира даже радовалась, что в наших детских глазах она имела свое имя, так оно и было, они оба имели для нас настоящие имена. Как-то я встретил в туннеле девятого, мы постояли, смотря друг на друга, улыбались, но молчали. Мне с ним разговаривать было не положено, но никто не запрещал мне помолчать со старым другом. И девятый тоже это понимал, мы понимали все без слов, взглядом рассказывая свою жизнь, вспоминая былое. Я тогда сделал ошибку, за которую до сих пор пишу объяснительные, сделал вид, что поскользнулся, и обнял его, шепнув на ухо: «Она внутри нас!». Девятый быстро обнял меня, на глазах его, изможденных тяжелой работой, всаженных в серое лицо, накатились слезы. Всегда найдется тот, кто видел, и нас видели, я заметил лишь поспешно удаляющуюся женскую фигуру, что было девятому, я не знаю, а меня… да что говорить. «Она внутри нас», – так говорила нам Кира, заканчивая новую сказку, она… любовь, свобода, для Киры это были неотделимые понятия, я видел это в ее глазах.
Меня зовут КИР-1385. Я, хм, контрольно-информационный работник, не больше и не меньше. У меня соответствующий моему статусу мундир с черно-желтыми полосками на плечах, отдельный паек, своя комната в общежитии на первом уровне под землей, а не жалкие дома на поверхности. Я бы с радостью жил наверху, но я не имею права. Иногда мне кажется, что я не существую, но сигнал к подъему все ставит на места. И вот он звучит, громкий, дребезжащий, тело конвульсивно оживает, и я просыпаюсь.
И да, если вы держите в руках мой дневник, то, скорее всего, я либо на руднике, либо меня уже нет в живых.
17-й месяц 252 года, день 53.
Я проснулся поздно, третий раз прозвенел сигнал на подъем. Тяжело вставать, я так не хотел возвращаться из моего сна, но, проснувшись, уже не помнил, о чем он, только мимолетная радость еще теплилась в душе. Я прочитал эту фразу в каком-то старом справочнике, когда целый месяц работал в архиве. Там было еще много красивых и непонятных фраз, написанных будто бы на другой планете, я не смог их запомнить, что-то во мне не хватало, наверное, памяти.
Принял положенную порцию пищи, если вы не живете у нас, то я поясню. Наша пища представляет собой серую плотную массу, которую, когда кладешь ее на тарелку, можно перевернуть дном кверху, и она не упадет. Я помню, как Кир, отец шестого, называл ее пустой породой, то ли в шутку, то ли всерьез говоря о том, что ее делают из хвостов на руднике. Мы были тогда глупыми детьми, не понимая, что такое хвост. Тогда Кира ради шутки нарисовала на листе серого картона странное существо с четырьмя лапами, так она назвала его руки и ноги, а позади у существа был большой пушистый отросток – хвост. Это было одно из тех сказочных существ, о которых она рассказывала нам в своих сказках. Я тогда так увлекся этим листом картона, пытался что-то нарисовать, но у меня не получалось. Она отдала его мне и еще несколько листов. Потом, после отбоя в ОДУРе, я при слабом свете пытался рисовать. У меня все отобрали, но один рисунок я успел сохранить и подарить Кире, она сразу поняла, что я нарисовал ее, и Кир это сказал, и все мои друзья, а шестой даже расплакался от радости. Она подарила мне целый блок листов, тонких, скрепленных серой ниткой, чтобы я, когда пойму, что пора, записывал туда свои мысли и никому-никому не показывал их здесь.
