Корнелия смотрит с отвращением на зарешеченное окно в огромной палате, где четырнадцать кроватей стоят впритык друг к другу. Железные решетки у изголовья, железные решетки на окнах, что не открываются полностью – в такое пекло невозможно даже проветрить помещение. Приходится слушать, как на кровати слева старушка в казенной пижаме кричит, что видела у Корни еду и требует поделиться. Девушка справа повернута спиной и смотрит куда-то в пустоту. Все койки заняты, кроме первой, что стоит к дверям ближе – говорят, что ровно сутки назад на ней умерла женщина и пролежала так несколько часов, пока санитары не соизволили что-либо сделать.
Родители говорили, что повезут Корнелию на просмотр нового помещения для филиала кондитерской. Девушка должна была что-то заподозрить, когда машина покинула окрестности Гротхена. Она должна была что-то заподозрить, пока ее вели между однотипных кирпичных зданий за высокой решеткой – но когда до нее дошло, что происходит, было уже слишком поздно плакать или кричать. Деревянная дверь захлопнулась, Арин прошептала короткое «Прости», а санитарки заставили Корни раздеться. Осмотрели ее так унизительно, что теперь еще несколько дней она не сможет нормально сидеть. У нее отобрали телефон, электронную книгу, документы и остатки наличности – все это будет лежать до тех пор, пока Корнелию не выпишут. Когда это произойдет – неизвестно.
Это все напоминало тюрьму больше, чем обычную больницу: закрытое отделение, можно выйти в крошечный коридорчик между палатами, который расширяется в середине – место, предназначенное для приема пищи, оснащенное двумя грубыми столами и рядом прибитых стульев. Можно выйти в убогий туалет без перегородок, где не было ни намека на уединение. Душевая открывалась только вечером – пациентки записывались, в какой последовательности идут мыться, без записи Корни не имела права даже принять душ. Единственной радостью оставался балкончик, на котором сидели курящие – гулять по территории запрещено: не те диагнозы, не то отделение.
Корнелия вздыхает. Полупрозрачный человек садится рядом, смотрит на нее и улыбается. Ему-то здесь весело – он может проходить сквозь стены и знать, где что происходит.
– Это наблюдательная. Или наблюдательская. Я не знаю, как правильно, – говорит он. – Они держат тут до месяца, чтобы понять, куда тебя дальше переводить.
– Замечательно, – цедит Корни и сворачивается на казенной кровати.
Спасибо, что постельное белье относительно чистое и пахнет хлоркой, а не чьими-то испражнениями.
– Они поведут тебя на первый осмотр скоро. Поговорят. Захотят знать, что с тобой не так. Может, даже таблеток дадут. Только выплюнуть не получится – следят.
– Помолчи, – фыркает Корни.
Возможно, что слишком громко – соседка справа ворочается и смотрит на нее. Мулатка. Скорее всего, метис – у нее каштаново-рыжие волосы, светло-зеленые глаза и довольно милые черты лица. Девушка улыбается.
– За что тебя?
– Я вижу тех, кого нет, – отвечает Корнелия.
– Я тоже! – улыбается соседка. – Меня зовут Беатрис.
– Корнелия, – выдыхает Флоренс. Соседка кажется нормальной. Относительно того, где они находятся.
– А ну тихо! – влетает озлобленная санитарка, и Корни съеживается.
Ей не хочется здесь находиться. Ей здесь не нравится. Ей не нравится ни зеленая краска, которой выкрашены стены, ни потертый деревянный пол.
Она не понимает, почему родители так с ней поступили. Неужели после той несчастной аварии они только и хотели, что навредить ей или куда-то спрятать? Она же никому не мешала. Она ничего не сделала.
Она не хотела садиться за руль в тот день, потому что ей было слишком паршиво, чтобы следить за дорогой. Она ненавидела Викторию, которую должна была возить по салонам и слушать ее едкие комментарии ко всему, и как назло – дочка Уордсона была слишком активна в тот вечер и Корни не заметила, что впереди несется какая-то дешевая легковушка. Она помнит глухой удар, темноту – и свет ламп, что разъедал взгляд, стоило открыть глаза. Виктория отделалась легким испугом. Корнелия – пережила клиническую смерть. А потом она начала видеть тех, кто уже мертв – и никто не верил, что это возможно. Даже собственная семья.
– Флоренс, за мной! – скомандовала тучная санитарка, нависнув над Корни. – Живо, тебе что, особое приглашение нужно? Пошла!
Девушка послушно поднялась и поплелась следом, разглядывая однотипные белые двери, за которыми находились кабинеты. Возле одного санитарка остановилась – внутри уже сидели какие-то люди.
Корни не захотелось заходить, но грубый толчок в плечо заставил пройти внутрь.
За столом сидела женщина лет пятидесяти – и справа от нее молодой мужчина с папкой в руках. Его лицо отчего-то казалось смутно знакомым, но Флоренс не могла вспомнить, где же его видела.
– Корнелия Флоренс, родилась тридцатого октября двухтысячного года. На что жалуемся? – начала женщина.
– Я? Ни на что, – пробормотала Корни, присев на краешек стула, стоящего ближе к двери. Безумно хотелось сбежать, но двери закрыты наглухо, да и документы отняли, не соврешь, что их кто-то украл.
