Легкий ветерок теребил занавески на стеклянной двери и нес в кабинет аромат глицинии, обвивающей стену дома. Услышав шелест занавесок, полицейский повернул голову. Мутные голубые глаза его смотрели мрачно и подозрительно. Он стоял посреди кабинета, склонившись над человеком, что сидел за письменным столом с двумя тумбами, а тут выпрямился, подошел к стеклянной двери и глянул на вечерний сад. Луч фонаря ощупал силуэты цветущих кустов, но обнаружил лишь невзрачную кошку; сверкнув зелеными глазами, она шмыгнула в кусты. Других признаков жизни не наблюдалось. Полицейский внимательно осмотрел сад и вновь подошел к столу.
Сидящий за столом человек не обратил на это ни малейшего внимания: он был мертв. Голова покойного лежала на раскрытом бюваре, в гладких напомаженных волосах запекалась кровь.
Полицейский тяжело вздохнул. Дрожащая рука застыла над телефоном. Он отдернул ее, стер кровь с ладони и лишь потом взял трубку.
В коридоре послышались шаги. Не выпуская трубку из рук, полицейский повернулся к двери.
Вошел немолодой дворецкий с подносом, на котором стояли сифон, графин с виски и стаканы. Увидев констебля, дворецкий вздрогнул и устремил взгляд на хозяина. Стакан покачнулся, звякнул о графин, но поднос Симмонс не выронил, а по-прежнему держал его в руках, вперив глаза в спину Эрнеста Флетчера.
Констебль Гласс продиктовал телефонистке номер участка. Его ровный, бесстрастный голос заставил Симмонса оторвать взгляд от покойного.
– Господи, он мертв? – пролепетал дворецкий.
– Не поминай имени Господа Бога твоего всуе, – строго пробасил Гласс.
Симмонс принадлежал тому же религиозному течению, что констебль Гласс, поэтому понял его лучше, чем телефонистка – барышня обиделась. Недоразумение разрешили, номер участка повторили, а Симмонс тем временем поставил поднос и боязливо приблизился к телу хозяина. Один взгляд на размозженный череп, и дворецкий отступил. Бледный как полотно, он посмотрел на констебля и дрожащим голосом осведомился:
– Кто мог такое совершить?
– Это выяснять не нам, – ответил Гласс. – Мистер Симмонс, будьте любезны, закройте дверь.
– Если не возражаете, мистер Гласс, я закрою ее с другой стороны, – отозвался дворецкий. – Зрелище весьма неприятное. Признаюсь, мне не по себе.
– Вы останетесь, пока я не исполню профессиональный долг и не задам вам пару вопросов.
– Что я могу рассказать? Я тут ни при чем.
Гласс не ответил: его наконец соединили с участком. Симмонс нервно сглотнул, закрыл дверь и застыл неподалеку, чтобы видеть лишь спину мистера Флетчера.
Констебль Гласс назвал свое имя, месторасположение и доложил сержанту об убийстве.
«Бездушные полицейские! – думал Симмонс, возмущенный спокойствием Гласса. – У нас что, трупы с проломленными головами на каждом шагу встречаются? Этот Гласс, сухарь бесчувственный, стоит в шаге от трупа и соловьем по телефону заливается, точно на суде показания дает. И все это, глядя на покойника. Нормального человека стошнит от такого зрелища!»
Гласс положил трубку и спрятал носовой платок в карман.
– Вот муж, который уповал не на милость Господню, а на богатство свое, – произнес он.
Мрачное утверждение вывело Симмонса из задумчивости – он захрипел в знак согласия.
– Святая правда, мистер Гласс. «Горе венцу горды-ни»![1] Но как это случилось? Как вы сюда попали? Вот так история, не чаял, что окажусь в самом центре подобного!
– Я пришел по дорожке. – Гласс показал на стеклянную дверь, потом достал из кармана блокнот, огрызок карандаша и пригвоздил дворецкого типично полицейским взглядом. – С вашего позволения, мистер Симмонс, начнем.
– Что толку начинать, мистер Гласс? Я не знаю ровным счетом ничего.
– Вы знаете, когда в последний раз видели мистера Флетчера живым, – гнул свое Гласс, не замечая паники дворецкого.
– Пожалуй, когда проводил сюда мистера Эйбрахама Бадда.
– Когда это было?
– Точно не скажу. Наверное, час назад. – Дворецкий не без труда собрался с мыслями и добавил: – Около девяти. Не позднее: я как раз убирал посуду в столовой.
– Вы знакомы с этим мистером Баддом? – спросил Гласс, не отрывая взгляда от блокнота.
– Нет, прежде я его не видел… кажется, не видел.
– Ясно. И когда он ушел?
– Не знаю. Он, наверное, ушел через сад, той же дорожкой, что пришли сюда вы, мистер Гласс.
– Это у вас в порядке вещей?
– Да… то есть нет, – ответил Симмонс. – Мистер Гласс, вы понимаете, о чем я?
– Нет, – категорично заявил Гласс.
– У хозяина были знакомые, которые ходили к нему через сад. – Симмонс тяжело вздохнул. – Женщины, мистер Гласс.
– «Ты живешь среди коварства»[2], – проговорил Гласс, с неодобрением оглядывая уютный кабинет.
– Святая правда. Сколько горячих молитв я…
Договорить не дала открывшаяся дверь. Ни Симмонс, ни Гласс не слышали приближающихся шагов и не помешали войти стройному юноше в дурно сидящем смокинге. Тот застыл на пороге, а при виде полицейского захлопал длинными ресницами и неодобрительно улыбнулся.
– Ой, простите! – воскликнул юноша. – Странно вас здесь видеть.
Говорил он низким голосом и довольно быстро – сразу не разберешь. Вялая прядь темных волос рассыпалась по лбу, рубашка с плоеной грудью, невообразимый галстук… «Все как у бездельников-поэтов», – подумал Гласс.
