Глава 1
Тихо-тихо шуршала листва, перегоняемая слабым ветерком. Осень давно стала полноправной хозяйкой заросшего низким кустарником леса. За ветвями, уже почти нагих деревьев, был виден старый домик, покрытый некогда красной, а теперь уже блеклой черепицей с грязными разводами на потертых полукруглый боках. Местами на ней разросся густой мох. И оттого крыша казалась похожа на высыхающее болото с редкими кочками.
Стены дома тоже давно потеряли свою свежесть и прочность. Потрескавшаяся краска обнажала старые доски, на которых кое-где стал прорастать настойчивый мох.
Оконные ставни покосились и жалобно поскрипывали. На одном из окон, которое выходило в заросший палисадник, лопнуло стекло. В ее щели свил паутину маленький паучок. Эта паутинка тоже иногда подрагивала на ветру, покачивая, как в гамаке, своего одинокого хозяина. Дом казался давно заброшенным и забытым. И единственным его обитателем, как раз, и был тот маленький паучок…
Но вдруг скрипнула дверь. Звук этот был совсем негромким, скорее даже робким… Но он как-то разрезал эту размеренную лесную осеннюю тишину. То ли от того, что был неожиданным в этом Богом забытом месте, то ли от того, что нес в себе что-то живое, теплое в уже холодных, сгущающихся над домом сумерках.
В окошке с треснувшим стеклом зажегся огонек: тусклый, несмелый, но такой родной и манящий. Паучок, испуганный светом, торопливо пополз по своей паутинке в угол рамы и затаился там.
В доме с надрывом, жалобно заскрипели половицы, и в окне показался силуэт старика с длинной седой бородой, отчего старик тот казался очень старым, под стать своему дому.
Вскоре из трубы потянулась тонкая струйка дыма, и в лесной глухой чаще запахло жизнью.
Когда сумерки уже совсем сгустились, и на лес опустилась глубокая ночь, прикрывшая своим густым одеялом дом, то окошко, озаренное тусклой лампой погасло. Вокруг воцарилась полная тишина, не прерываемая даже шелестом ветра.
Заснул лес. Заснул дом. Заснул старый его хозяин.
Но вокруг по – прежнему ощущалась теплота, пусть увядающей, но все же настоящей человеческой жизни…
Глава 2
Наступление нового дня в лесу иное, нежели в городах. Оно похоже на юную девушку, встрепенувшуюся ото сна: вот в водной глади реки отразился багряный рассвет, и встающее солнце похоже на большие зрачки широко распахнутых девичих глаз, в которых тоже отражается восход, и которые от того кажутся багряными; вот дунул легкий утренний ветерок, похожий на легкий вздох юной красавицы; вот он тронул ветви деревьев, и они слегка качнулись, как руки девушки, в которых нет еще силы, чтобы смахнуть со своего тела шелковое одеяло. Но еще несколько минут, и заблестят под первыми лучами солнца капельки росы на траве, как капли воды после утреннего омовения на ресницах юной девы. Такие дни, наполненные ненавязчивой прохладой под сенью лесных деревьев, несмотря на знойное солнце над их кронами, такие чудесные дни даже под вечер напоминают ту же красавицу: немного уставшую, может быть, немного повзрослевшую, но не потерявшую своей дивной красоты. Такие дни, как правило, заканчиваются тихими вечерами, наполненным еле слышным шуршанием лесных своих обитателей. И ночь у них наступает почти сразу после начала вечера, как если бы намаявшаяся в дневных трудах юная хозяюшка отошла ко сну и неслышно закрыла свои веки. Именно так на лес опускалась темнота: быстро, но спокойно, укутывая в мягкие свои объятия запоздалый лесной свой народец.
Так было почти каждое утро еще недавним летом. Сейчас же стояла глубока осень. И дни подобные этому стали большой редкостью. Но сегодня казалось, что лето вернулось на мгновение, принеся с собой теплоту и свежесть. Осень окропила это рвение неким целомудрием, не испортив при этом никоим образом красоты предстоящего дня.
Но мы с вами немного забежали вперед, очарованные размеренным течением дней и ночей в лесной глуши. Вернемся же в начало дня, в только что наступившее утро.
Багрянец солнца отразился в стеклах окон дома, который мы с вами приняли за брошенную и забытую давно чью-то обитель…
Паучок меж тем давно проснулся и перебирал лапками свою паутину, пытаясь высушить на солнце капли утренней росы, обильно осевшей на ее нитях.
В доме не было никого слышно. Молчали половицы, молчала потушенная еще с ночи настольная лампа, молчала печь, храня в своем чреве перегоревшие угли.
Об обитателе дома напоминало лишь тихое сопение за мятой шторкой, натянутой на старой веревке, засиженной мухами. Рассвет, который уже пробился за эту шторку, позволял хорошо разглядеть спящего. На цветастой полинялой подушке лежала растрепанная его борода, обильно побеленная сединой. Волосы еще не потерявшие своей густоты, но тоже уже седые, были стянуты в недлинный хвост. Лицо… Но лицо не было старым. Его покрывала сеть неглубоких морщин, на нем был отпечаток усталости и какой-то глубокой печали. Но старым оно не было. «Старик» не спал. Глаза его, наполненные той же печалью, были потухшими, и жизнь плескалась в них на самом дне. Глаза эти не моргая смотрели в потолок, а руки крепко сжимали край одеяла. И было это очень странно: спокойствие, отрешенность во взгляде и внутренняя напряженность, отраженная в руках, сжатыми так, что костяшки на пальцах начали белеть. И казалось, не было вокруг силы, способной вырвать человека из того мира, в котором он сейчас прибывал, поскольку в том – другом мире жила его душа, а тело было здесь – в старом доме, в глухом лесу, в последний теплый день поздней осени.
