Давно случилась сия история, давно. Не так давно, как Всемирный потоп, и не так давно, чтобы срок временного отдаления определялся ещё одним словом – «давным», но и не вчера. Можно сказать точно, что это было тогда, когда уже умели шить шапки-ушанки.
Жил в славной Тамбовской губернии, где, по преданиям, кроме нашего героя, проживали не менее славные тамбовские волки, ещё очень не старый помещик Ляцких Кирилла Антонович.
Можно ли что сказать о его внешности? Пожалуй, что, можно. Росту, Кирилла Антонович, был не большого. В дуло, старого дедовского охотничьего ружья, заглянуть не смог бы, ежели поставить оное, казённой частью, на землю.
Нрава был спокойного, причём, народовольцем, или, скажем, явным либералом он не слыл. Просто был спокойным помещиком. Его соседи судачили, что, случись, к примеру, смута, какая, или крестьянский бунт, то «красного петуха» в его дом не пустили бы. Такой вот был спокойный, и не злобливый человек Кирилла Антонович.
В своей спокойной жизни, которую обеспечивал ему доход от нескольких лавок и базарных мест, обслуживаемых посадскими людьми, мечтал, Кирилла Антонович, получить пополнение фигуры, и полный покой, для благодушных размышлений философского свойства.
В смысле фигуры, его мечта осуществилась бы через год-полтора. Увеличивающийся живот, проступал даже через надетый на Кириллу Антоновича халат свободного покроя, с вышитой диковинной птицей на спине. А второй подбородок, резко проявляющийся при опускании головы, составлял особую гордость его хозяину, при процедуре утреннего бритья.
Ещё мечтал Кирилла Антонович завести дополнительную домашнюю прислугу какой-нибудь экзотической внешности. Для чего, спросите вы? А для того, чтобы она, прислуга, а не она, в смысле женского происхождения, по одному мановению его перста выносила в сад, под его любимую грушу, его, не менее любимое кресло, покрытое настоящим турецким покрывалом с множеством кисточек. И ещё, выносила бы его самую любимую курительную трубку, вишнёвого дерева, заправленную той чудесной табакой, купленной им, в позапрошлом годе, по 53 копейки за фунт, у вдовы Поповой на ярмарке в Нижнем.
Водил Кирилла Антонович дружбу с помещиком Краузе Модестом Павловичем, отец которого, ещё до рождения сына, купил соседнее имение у спившегося, и оттого, почти, пустившего по ветру наследство, имение столбового дворянина Куркина, или Курочкина… что-то такое куриное было в его фамилии. Да, так вот, откупил, отец-Краузе, недорого его именьице с землицей, людьми и дюжиной гектаров леса. Сам-то, Модест Павлович, человек военный, штаб-ротмистр и отставной из-за ранения.
Кирилла Антонович с дорогой душой принимал приглашения, посетить соседскую усадьбу, как называл её Модест Павлович – «штандарт-лагерь», проводя там время в различных беседах, шутейных спорах и выслушивании бесконечных рассказов о службе хозяина.
С не меньшей охотой Кирилла Антонович приглашал своего соседа в свой приют философствующего мыслителя, окунаясь в ту же атмосферу бесед, споров и военных приключенческих рассказов.
Модест Павлович любил испить лёгкого винца, чтобы возбудить аппетит перед более крепким лафитным возлиянием. Нередко на столе появлялось и более крепкое зелье – столовое вино под загадочным нумером 27, позже переименованное в водку. Кирилла же Антонович, напротив, к винам лёгким и нумерованным, был равнодушен, предпочитая им квас и лёгкий сидр. А, вот что очень уж радовало Кириллу Антоновича во встречах с соседом под звон бокала, так это совершеннейшая незлобивость последнего, умевшего сохранять спокойную рассудительность, трезвость в поведении, и не крикливость в разговоре. Обладателю такого количества благодетелей, Кирилла Антонович запросто спускал манеру штаб-ротмистра, активно жестикулировать, что, иногда, более походило на приёмы обращения с оружием, или с саблей.
Так протекала жизнь этих помещиков, почти одновременно перешагнувших тридцатилетний рубеж возмужания. Правда, Кирилла Антонович перешагнул его на три года позже Модеста Павловича. Но эта разница ни на чём не отражалась.
Со слов Кириллы Антоновича, древний человек Овидий однажды произнёс, что вечного, под луной, ничего не сыскать. И, как ни странно, правда этих слов застала помещика за перетаскиванием любимого кресла из-под груши на веранду, где толстенная кухарка Циклида, накрывала к ужину на две персоны. И воплотителем прогнозов Овидия в бытие, стал громогласный кухаркин сын Прошка, который прибежал, и громоподобным криком объявил, что барин Модест на ужин прибыть никак не могут-с, так, что, не будет его тута.
На шестом повторе, Кирилла Антонович попросил Циклиду угомонить посланника. Получивший затрещину, Прошка резво удалился размышлять о том, за что ему досталось от матери.
Таким образом, было нарушено приятное постоянство общения, нарушено из-за говорливого древнего человека.
Отказ соседа, ответить личным прибытием на приглашение, озадачило Кириллу Антоновича. Отточенный, по личным философским понятиям, ум помещика, со скоростью стрекозы перебрал возможные варианты отказа. Тако же, анализировался и ход последнего разговора, в котором могла быть допущена хоть одна корпускула неуважения к Модесту Павловичу, или, что хуже, надсмешка. Но, как ни терзал воспоминаниями свой ум Кирилла Антонович, как ни старался найти брешь в своём отношении к соседу – ничего не выходило. Так, что же могло произойти?
