1618 год был похож на многие другие годы в те неспокойные десятилетия вооруженного нейтралитета, которые порой случаются в истории Европы. Атмосфера, насыщенная предчувствием борьбы, периодически разражалась грозами политических смут. Дипломаты сомневались, взвешивая серьезность каждого нового кризиса, политики обдумывали последствия, коммерсанты жаловались на неустойчивость рынка и колебания курсов, а 40 миллионов крестьян, на которых покоилось громоздкое здание цивилизации, возделывали свои поля, вязали свои снопы и не интересовались делами далеких властителей.
В Лондоне испанский посол требовал казни Уолтера Роли (Рэли), а вокруг дворца собралась толпа, осыпавшая проклятиями короля, слишком слабого, чтобы его спасти. В Гааге соперничество двух религиозных группировок вновь и вновь перерастало в открытый бунт, а вдову Вильгельма Оранского Молчаливого (1533–1584, убит по заказу испанского короля Филиппа II наемным убийцей) освистывали на улицах. Между Францией и Испанией сложились крайне напряженные отношения, поскольку обе державы претендовали на контроль над долиной Вальтеллиной (ныне в Италии, провинция Сондрио в Альпах) – важнейшей дорогой из Италии в Австрию. В Париже боялись скорого разрыва и европейской войны; в Мадриде гадали, удержится ли под таким давлением недавно заключенный брак инфанты Анны с юным королем Франции. Семнадцатилетний Людовик XIII относился к авансам супруги с ледяным равнодушием, и расторжение неосуществленного брака могло в любой момент разрушить последнюю гарантию дружбы между правящими династиями Франции и Испании. Напрасно австрийские кузены испанского короля посредничали из Вены и ненавязчиво предлагали устроить помолвку молодого эрцгерцога и французской принцессы: регентское правительство в Париже, проигнорировав их, вступило в переговоры о ее браке со старшим сыном герцога Савойского – заклятого врага и австрийских, и испанских властей.
Разоблачение испанского заговора, имевшего целью свергнуть республиканское правительство в Венеции, и восстание протестантов в Вальтеллине угрожали погрузить Италию в войну. В Северной Европе честолюбивый король Швеции Густав II Адольф вырвал Эстляндию и Ливонию из рук русского царя[2] и строил планы на прочный союз с голландцами, который в случае успеха позволил бы им сообща господствовать в северных морях Европы. В Праге протестанты, восстав в подходящий момент, свергли непопулярное католическое правительство.
Политический мир находился в таком нервном напряжении, что любой из этих инцидентов мог быть воспринят чересчур обостренно. Осведомленные люди не сомневались, что война рано или поздно случится, и сомневались только в непосредственных причинах и масштабах конфликта; материальные и моральные противоречия, раздиравшие политическую жизнь, были совершенно ясны.
23 мая 1618 года в Праге произошло восстание; этот день традиционно считается началом Тридцатилетней войны. Но лишь через семнадцать месяцев даже государственным мужам тех стран, которые больше всего затронула война, стало ясно, что она разгорелась именно из-за этого, а не иного события, случившегося в те неспокойные времена. За эти месяцы дела в Чехии (Богемии) постепенно стали отождествляться с политической обстановкой в Европе. Сама эта обстановка и дала толчок к войне.
Устранение некоторых физических препятствий и недостатков в области административного управления за последние сто лет настолько изменило условия жизни, что нам нелегко разобраться в политике XVII века, не понимая ее механизма. Работа правительства была организована из рук вон плохо; политикам не на кого было опереться; честность, расторопность и благонадежность встречались нечасто, и типичные государственные мужи в своих действиях, по-видимому, исходили из неизбежности постоянной утечки денег и информации.
Скорость дипломатической коммуникации в Европе ограничивалась скоростью гужевого транспорта, на котором основывалось всякое сообщение, а в политические расчеты вмешивались неразумные силы природы: противный ветер и сильный снегопад порой могли затормозить или ускорить международный кризис. Важнейшие решения приходилось задерживать, а в каких-то совсем уж отчаянных случаях перекладывать на подчиненных, не имея времени посоветоваться с вышестоящей инстанцией.
Несовершенный порядок распространения новостей не позволял общественному мнению играть сколько-нибудь доминирующую роль в политике. Основная часть крестьян пребывала в полном неведении о происходящих вокруг событиях, безмолвно терпела их последствия и восставала, только если условия жизни становились совершенно невыносимыми. Горожане благодаря более эффективной передаче знаний имели возможность хотя бы в зачаточном виде выражать общественное мнение, но лишь относительно богатые и образованные люди могли постоянно усваивать и пользоваться политической информацией. Подавляющее большинство народа оставалось бессильным, невежественным и безразличным. В силу этого публичные действия и личные качества отдельных государственных деятелей приобретали несоразмерную важность, и дипломатическими отношениями в Европе управляли династические амбиции.
