Первый майский день 1767 года не обманул ожиданий жителей Москвы. Этот прелестнейший из праздников на Руси из года в год отмечался массовым выездом в расположенную всего в нескольких верстах от Первопрестольной рощу; но поскольку заморозки или дождь слишком часто омрачали людям радость, они уже за много дней до предстоящего события с опаской поглядывали на каждое облачко. Только на сей раз день выдался по-настоящему майский, деревья покрылись молодой зеленой листвой, а на кустах распустились первые цветы; со всех сторон доносилось бодрое щебетание птиц, и небосвод голубым шатром раскинулся над деревней царской резиденции.
В доме богатого купца Петра Павловича Самсонова собралось небольшое, но достойное общество, чтобы принять участие в совместной поездке на природу. Дом располагался на самой широкой улице Китай-города, имел деревянное, выкрашенное белой краской парадное крыльцо, тонированные под мрамор балки, крышу, над которой высился маленький золоченый купол, и в прилегающем садике – китайский павильон. В просторной, с роскошью обставленной гостиной господа пили чай со сладостями и дожидались женщин, еще занимавшихся своими туалетами. Мужчин было четверо: хозяин дома Самсонов, крупный, дородный и осанистый купец старого закала в русском костюме, шелковом кафтане, опоясанном широким кушаком, лицо его обрамляла круглая борода, брат его жены, господин Ямроевич, служивший писарем в имперской канцелярии, маленький, сухонький человечек во фраке цвета корицы, белом шейном платке, желтой шелковой жилетке, сизого окраса штанах до колен, чулках и башмаках, с напудренной головой, парой толстых завитков на висках и косицей, походившей на обрубленный собачий хвостик. Далее следовал Иван Сергеевич Бабунин, зять Самсонова, супруг его старшей дочери Федоры, молодой человек в русском национальном костюме с испещренным оспинами лицом, все дело и работа которого единственно в том только и заключались, чтобы владеть несколькими прекрасными домами в Москве; и, наконец, молодой офицер, капитан Апостол Чоглоков. Последний обладал тем преимуществом, что тесно облегающим и богато украшенным мундиром имел возможность выгодным образом подчеркнуть достоинства своего высокого роста и стройной фигуры. Пудра, делавшая его волосы совершенно белыми, эффектно оттеняла его смуглое, с благородными чертами лицо, а его темно-голубые глаза были пылкими и мечтательными.
Господина Ямроевича в этот день постигло особое несчастье. Он с удовольствием разыгрывал из себя посвященного во все политические мистерии государственного деятеля, хотя практическое его служение на благо отечества едва ли простиралось дальше заточки перьев, коими министры подписывали бумаги. Каждый раз, когда ему удавалось подслушать что-нибудь новенькое, он принимал вид хорошо осведомленного человека, охотно делал полупрозрачные намеки и важно крутил табакерку между большим и указательным пальцами правой руки до тех пор, пока не возбуждал наконец всеобщего любопытства. Затем, когда к нему начинали приставать с расспросами, его обычно цвета дубленой кожи лицо вспыхивало пурпурным румянцем точно диск восходящей луны, и он в конце концов чуть слышным голосом принимался рассказывать то, что знал, откашливаниями же, фырканьем, поплевыванием и чиханием в значительной мере дополняя то, чего он не знал. Но сегодня с ним случилось несчастье. Он с торжествующим видом вошел в комнату, однако никто не придал его появлению особого значения, и теперь он молча сидел за столом со сложенным в выразительные морщины лицом, не привлекая ничьего внимания, и уже в пятый раз бросал многозначительную фразу: «Их величество императрица тоже примет участие в сегодняшнем выезде», чтобы хоть кто-нибудь из присутствующих отреагировал на его важное сообщение и в связи с этим задал вопрос.
Он только что предпринял было очередную попытку, будто флюгер в бурю закрутил между пальцев табакерку и пробормотал: «Императрица … м-да, зачем бы это она пожаловала в Москву?», когда в комнату вошли женщины и опять никто не заинтересовался его загадочной репликой.
Первой шествовала госпожа Евдокия Самсонова, сорокалетняя матрона, когда-то в молодости бывшая весьма симпатичной, свежей и нежной, но сейчас, подобно большинству русских женщин ее возраста, чудовищно растолстевшая и, казалось, с трудом дышавшая под слоем жира. В богатом старорусском одеянии она выглядела как разубранная лошадь в санной упряжке. За нею следовала замужняя дочь Федора Бабунина, потом шли обе незамужние, Елизавета и Василиса, все три миловидные, румяные, с несомненной предрасположенностью к полноте, и принаряженные по-праздничному. Самой последней быстрым шагом в комнату гордо вошла молодая девушка лет шестнадцати от роду, среднего роста, ладная, с пышными темными волосами и жгучими глазами, это была самая младшая и самая красивая дочь Самсоновых Маша, называемая всеми Цыганкой. Первый взгляд ее обратился на симпатичного офицера, который не замедлил подняться из-за стола и, отвесив в направлении остальных женщин глубокий в стиле менуэта поклон, двинулся навстречу девушке, чтобы поцеловать ей руку. Красавица Маша по русскому обычаю живо наклонилась к нему и цветущими устами коснулась его лба.
