Глава первая. Вещи, каковы они есть
Валерка началась с того, что три дня прожила на работе у родителей. Они были художники, а работали в студии на десятом последнем этаже коричневого дома. Огромные окна глядели поверх других многоэтажек на дымчатую Каму, на стрижей, на дворы, полные трансформаторных бараков, голубятен и мальчишек.
Валерка жила в студии совсем одна, спала на чешской софе, превращённой в диванчик, готовила себе еду на газовой плитке вдвое старше себя, пила водопроводную воду. Было лето, упрямое, жаркое, грозливое. Каждое утро по двору проходил мужичок с ноготок, таращивший по асфальту тележку. На тележке ехал мешок в жилетке из поношенного картона. Он гремел колёсами, а мужичок, похаркивая, ковырялся в бетонных кубиках мусорок и пихал мешку в горло алюминиевые банки.
Это были дни воскресные – понедельник, вторник и среда. Цвёл цикорий и цвели тронутые цветы, трава уже высыхала, июль полз по городу, как медленный поезд и давил тех, кто не успел отскочить на дачу. Валерка не успела, Валерка в дурмане лежала под колёсами июля, Валерка была раздавленной лялей.
Ключ от студии родители доверили Валерке давно, еще полгода назад, когда в первый раз уехали – ненадолго – на Северный Урал писать какие-то мхи или камни. Нужно было однажды придти к огромным окнам и полить какую-то тусклую бегонию турнепс. Теперь же Валерка пробралась в студию в тайне от всех, когда родителей снова не стало. Валерке боялась, что однажды они не вернутся, если ждать их недостаточно сильно.
На дальней стене в огромной рабочей комнате родителей висел череп некрупного мамонта. Бивни из него вынули, лобная косточка почти полностью раскрошилась, и всё же ископаемое ещё казалось несокрушимым. Прямо под его челюстью – красное кресло, преклонившее колено. На нём не сиделось, оно чахло под грудой недочитанных книг. Их страшно трогать: быть может под обложками, между неплотно сжатых страниц, еще трепещут бабочки папиных мыслей, пойманные ловкими писателями за крылья.
Тарахтит холодильник, а в нём – 23 лимона разной степени гниения. Это мама экспериментировала с натюрмортом в мушином духе. Повсюду штабели холстов и картонов, измаранных и чистых. Где-то под ними сундук, полный эскизами, бумажной трухой, осыпавшимися замыслами.
За дверью оказался мальчишка, старше Валерки, он спросил:
– Здесь проживает художник Светлана Фин?
– Да, это я, – соврала Валерка.
Светланой Фин называли на выставках Валеркину маму. Ложь вызвала на лице неизвестного юноши смущение, недоверчивую дугу бровей, хохоток и покашливание одновременно.
– Это я, что вы хотите? – настойчиво и серьёзно повторила девочка.
Незнакомец был недостаточно легкомысленным, чтобы прямо обвинить хозяйку во вранье. Он ещё пару мгновений поразмыслил и произнёс:
– Я хочу учиться рисовать.
– Чтож! Заходите, – решительно сказала Валерка. – Как вас зовут?
– Павел.
Усадив Павла на табуретке возле окна, Валерка с показной самоуверенностью указала на маленький столик с невзрачным натюрмортом: несколько блестящих болтов, кусачки, молоток смешавшись валялись на грязной драпировке.
– Сначала узнаем ваш уровень. Доставайте карандаши, бумагу. Можете взять вот этот планшет.
Бог знает почему незнакомый юноша решил подыграть Валерке в её соло с импровизацией, но он нахмурившись всмотрелся в разбросанные на столе предметы, добыл из нагрудного кармашка крохотный огрызок «конструктора» и смиренно попросил листок бумаги, потому как «забыл». Валерка настолько расхрабрилась, что даже отчитала ученика, объяснила ему, что занятие искусством требует трудолюбия и милостиво выделила кусок эскизной бумаги.
Рисунок у Паши стонал от своего несоответствия реальности, так, что даже у карандаша в его руке переломился стержень.
– Довольно! – вскрикнула заскучавшая Валерка. – Я вижу вы не знаете даже основ. Вот вам книга – прочтите, подумайте и усвойте. Приходите завтра в то же время, мы поговорим.
Валерка даже не успела заметить какой случайный альбом бережно обнял Павел. Она проводила его до двери и удивлённо услышала:
– До завтра.
Ей казалось, что завтра больше не бывает.
Закрыв дверь девочка артистически зло расхохоталась и вприпрыжку побежала к чайнику, к его поломанной кнопке, к его спутникам – стаканам и кружкам в разводах пакетного чая. Подкрашенную воду можно пить, чувствуя в горле словно песчаную горечь и сладость трёх ли, четырёх ложек сахара. От тоски Валерка решила порисовать сама.
Она расставила папин деревянный мольберт, она вытащила чистую палитру и подготовила тюбики масляной краски. На окне дозрел одинокий помидор, именно его кирпичную шкурку в виде складчатой дуги на фоне голубого неба хотелось Валерке вычертить на холсте. Но занесённая кисть так и не прикоснулась к загрунтованной ткани, Валерка вдруг заплакала тихой, единственной слезинкой, заплакала быть может только от того, что фантазия казалась столь огромной, что не могла быть сжата до одного рисунка.
Хлопнула широкая форточка, испуганно задребезжав стеклом. Двор мгновенно потемнел и выцвел. Белая панамка, вырвавшись из хватающих рук маленькой женщины далеко внизу, метнулась ввысь и повисла на ветке гигантского тополя, страшно зашелестевшего листвой прямо у окна студии. Через мгновение панамка оторвалась и умчалась куда-то выше городского потолка, в последний синий просвет между валами туч.
